Заключение

СТРУКТУРНАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ ЕВРАЗИИ

Завершение работы над этой книгой совпало по времени с беспрецедентным обострением отношений между Россией и Соединенными Штатами Америки. В происхождении конфликта и степени виновности сторон предстоит разбираться историкам. Однако уже сейчас ясно, что, применив в августе 2008 года военную силу против Грузии – ближайшего союзника США на постсоветском пространстве, – Россия четко обозначила, что является не просто страной, а державой, субъектом международных отношений. Государством, для которого вопросы текущей экономической выгоды являются безусловно второстепенными по сравнению с выживанием в условиях добровольной или навязанной конкуренции. Тем самым блестяще доказав правоту характеристики, которую дал поведению государств классик неореалистического подхода к анализу мироустройства Джон Маршаймер:

«Государства действуют как в международном политическом, так и в международном экономическом окружении, и первое, безусловно, доминирует над вторым, как только они вступают в конфликт. Выживание в анархической системе мира является величайшей целью, которую может иметь государство».[153]

На фоне политической риторики и демонстрации сторонами своих военных возможностей многие видные ученые-международники заговорили о наступлении периода новой холодной войны. Несмотря на то что сейчас мы не можем увидеть таких классических ее признаков, как непримиримые идеологические противоречия, враждебные коалиции государств или правила и нормы поведения противоборствующих сторон. Ни Россия, ни США не представляют экзистенциального вызова друг другу самим фактом своего существования. Американские компании работают в России и наоборот, а студенты из России, США и других стран Запада в большом количестве обучаются и проходят стажировку на «территории противника».

Вместе с тем нельзя забывать и то, что в 1914 году степень экономических и культурных связей между державами оси (Германия, Австро-Венгрия) и Антанты (Великобритания, Россия, Франция) была не меньшей, а может, и большей за счет родства правящих домов, нежели сейчас. Тем не менее масштабы и глубина конфронтации тогда оказались настолько велики, что привели к одной из самых кровопролитных в истории войн. Проводя аналогии между современностью и периодом перед Первой мировой войной, можно согласиться с тезисом Сергея Караганова о том, что и тогда, и после 1945 года миром и войной правила скорее политика, чем идеология:

«В холодной войне (классической, образца 1948–1991 годов. – Т. Б.), которая выглядела идейным противостоянием, геополитики было на самом деле больше, чем идеологии».[154]

А стало быть, сущность мировой политики не меняется и борьба держав за увеличение собственного могущества есть процесс непрерывный. А идеологическое противостояние и блоковая система 1948–1991 годов были скорее инструментами искусственного сдерживания агрессивных устремлений государств. После их исчезновения мир начал возвращаться к более «нормальному» для себя состоянию не ограниченной правилами и нормами конкуренции.

В этом смысле применение Россией силы против Грузии означало то, что развернувшееся в последнее десятилетие соревнование держав в деле наращивания своих возможностей достигло в одном из регионов своей высшей точки – вооруженного противостояния. Реальная многополярность, воцарившаяся в международных отношениях на рубеже веков, не могла привести к другим результатам. Определяющей характеристикой мира первой четверти XXI века является глобальный беспорядок или анархия, с разной степенью интенсивности сталкивающая «бильярдные шары» национальных интересов. Стоит ли удивляться тому, что на определенном этапе такие столкновения начали высекать искры?

Практическим проявлением этого процесса является деградация двух элементов мироустройства, каждый из которых исключительно дорог как России, так и Европе: международных институтов и универсальных правил, регулирующих поведение государств. В этой связи показательным является полный провал ООН и ОБСЕ – претендующих на универсальность международных институтов – в урегулировании возникшего вооруженного конфликта. Как и явный успех чисто двустороннего российско-французского формата, подкрепленного затем со стороны Европейского союза.

В конечном итоге институты и нормы, созданные накануне и в ходе классической холодной войны, должны будут или подвергнуться масштабной реформе, или уступить свое место новым, отражающим структуру международных отношений в эпоху многополярности. Опорами такой структуры могли бы стать в будущем США, Китай и союз России и Европы. Новая биполярность, США и Китай, России и Европе невыгодна, так как оставит их в положении не субъекта, а поля соперничества между гигантами. Только так, на основе более-менее равных по своим совокупным возможностям полюсов, может быть достигнута относительная структурная стабильность мира. При условии, что все эти три игрока окажутся в должной степени ответственными.

Стабилизации многополярного мироустройства все больше препятствуют действия Соединенных Штатов. Единственная пока настоящая сверхдержава не может исполнять соответствующие функции и, более того, все больше отходит на позиции безответственного гегемона – много требующего, но мало дающего. Наблюдения подтверждают: даже в отдельных областях экономики США, подконтрольные им компании и государства не могут определяющим образом влиять на развитие событий в глобальном масштабе.

Связано это с тем, что американское государство, по всей вероятности, сталкивается с теми же вызовами, что и любое другое. Суть этих вызовов состоит в борьбе, которую вынуждены вести современные государства за контроль над возрастающим количеством международных явлений и процессов, часто затрагивающих сами основы жизнедеятельности государств. Не меняя качественно правил игры, глобализация заставляет государства искать новые инструменты эффективного осуществления своих функций – перераспределения благ и легитимного применения насилия.

Особенно жесткие формы эта борьба принимает в международном контексте. Если на внутренней арене государство еще может эффективно сотрудничать с бизнесом и гражданским обществом и даже возлагать на них часть обязанностей за перераспределение общественных благ, то в сфере мировой политики его ставка неизмеримо выше – выживание. Что ведет в конечном итоге к применению традиционных для суверенных государств силовых методов защиты и продвижения своих прав и интересов.

Все эти реалии свидетельствуют об одном: первопричиной нынешнего конфликта между Россией и существенной частью Запада, как и усиления конфронтационного характера международных отношений в целом, является управленческий вакуум и неготовность государств его заполнить. Этот вакуум и является самым главным глобальным вызовом, необходимость и стратегическую приоритетность ответа на который подчеркивает Сергей Караганов:

«Миру жизненно необходимо прямо противоположное – осмысление глобальных вызовов и качественно новое сотрудничество в поиске ответа на них».[155]

Вместе с тем сотрудничество отнюдь не является единственным инструментом внешней политики, который мировые державы могут использовать в своих усилиях по заполнению управленческого вакуума. Как показывает история, гораздо более распространенным методом всегда была конфронтация и борьба. Особенно в тех случаях, когда наиболее вовлеченное в мировые дела государство, Соединенные Штаты, находится в состоянии перехода от либеральной мессианской псевдоимперии к классической мировой державе, действующей на основе своих эгоистических интересов.

В течение последних лет американские элиты были серьезно озабочены проблемой неуправляемости мира. Выбор, как можно судить по внешней политике США, пока делается в пользу силового варианта оформления нового баланса сил. Что предполагает вызов потенциальных конкурентов на противостояние и постановку их перед дилеммами, где на кону стоит вопрос выживания в качестве самостоятельных субъектов международных отношений. Столкнувшись с таким вызовом в вопросах размещения в Европе элементов системы противоракетной обороны США, перспектив вступления Украины в НАТО и, наконец, с вооруженным нападением на своих союзников в Абхазии и Южной Осетии, Россия вызов приняла.

Оставаясь, как показывают официальные заявления, не до конца психологически готовой к классическому силовому противостоянию. Стремясь компенсировать эту свою неготовность за счет более тонкой, нежели американская, внешнеполитической игры. Ставка России велика:

«Важнейшая цель игры, которую нам навязывают – сознательно или бессознательно, – сорвать модернизацию России, поскольку выяснилось, что этот процесс ведет не к созданию вассала, а к возрождению конкурента. Новая конфронтация усилит позиции противников демократии и модернизации, мракобесов и даже коррупционеров».[156]

Нет уверенности в том, что России удастся удержаться на модернизационном пути развития, частью которого на определенном этапе должны стать демократизация и создание соответствующей требованиям XXI века структуры отношений государство – бизнес – гражданское общество. Откат на позиции политической автаркии, ведущей борьбу вовне и неэффективно контролирующей все внутри, как признают многие специалисты, очень вероятен, а с ним и поражение в глобальном соревновании держав и неизбежная утрата суверенитета.

Однако не менее серьезная дилемма стоит сейчас перед Европой. Сущность выбора, который должны сделать европейские политики, была обозначена блистательным Раймоном Ароном еще в 1981 году:

«Западная Европа, на мой взгляд... зависит от большого числа сил, не подконтрольных ей. Поэтому она вынуждена – чтобы не слишком терять уверенность в себе – держать слишком большое число пари. Но ведь всегда опасно держать слишком большое число пари».[157]

Сказано это было, напомним, на фоне нарастающего с середины 1970-х годов сотрудничества России и Западной Европы в области энергетики и одновременно усиления военно-стратегической ориентации ведущих европейских государств на США вплоть до размещения на континенте баллистических ракет средней дальности. Первое «пари» было обусловлено объективными потребностями европейской экономики, а второе – страхом перед усилившейся на последнем этапе холодной войны мощью СССР. Однако на этот раз задача выстраивать отношения баланса между Россией и США осложняется уже осознанной европейскими политиками неизбежностью выхода Европы на позиции самостоятельного игрока. Движение в этом направлении идет уже несколько лет, а его практическими проявлениями стали так называемая лиссабонская стратегия превращения ЕС в наиболее динамичный рынок мира, а также система двусторонних партнерств с растущими центрами силы (Китай и Индия).

К большей самостоятельности подталкивают Европу и внешние обстоятельства. В течение последних лет большую озабоченность ЕС вызывала возможность поиска Соединенными Штатами альтернативных по отношению к традиционному евро-атлантическому партнерству моделей регулирования мировой экономики и политики. На этом фоне усиление стратегических расхождений между США и Европой и приобретение трансатлантическими отношениями инерционного характера стали практически необратимыми. Конструктивная роль США в вопросах европейской безопасности минимальна и имеет тенденцию к переходу в негативное качество.

Со своей стороны государства Европы стремятся использовать в своих интересах фактор сокращения объективных возможностей США и конфронтационный характер их политики в отношении России. Неконструктивная позиция, которую занимает Вашингтон в отношении Ирана и постсоветского пространства, предоставляет ЕС и ведущим странам Европы поле для маневра и выхода на мировую арену в качестве единственного объективного посредника. Равно как и представление России в качестве одной из сторон конфликта позволяет ЕС закрепиться в роли универсального арбитра на постсоветском пространстве.

Можно предположить, что в определенной степени государства Евросоюза даже заинтересованы в сохранении российско-американской напряженности. Во-первых, легкая форма холодной войны между США и Россией способствует сохранению за Европой центрального места в мировой политике, но не ставит под удар территорию самих стран ЕС. Во-вторых, продолжение войны слов может быть интересно Европе в силу того, что она не располагает военно-политическими возможностями, но может проявлять большую дипломатическую активность, перехватывая инициативу и лидерство у сражающихся США, тем самым закрывая навсегда историческую главу своего «младшего партнерства» и становясь после стольких лет стратегической ничтожности реальным субъектом международных отношений.

Не случайно в этой связи, что позиция Великобритании и Польши – ближайших союзников США в Европе – пока нацелена на максимальное усиление напряженности в отношениях с Россией. В случае если конфронтационная линия, которую проводят данные страны в рамках ЕС, возобладает и Москва перейдет к реальным мерам устрашения европейцев, Европа будет вынуждена вернуться на позиции «младшего» партнера Соединенных Штатов.

Нельзя забывать и о том, что исторически способность России к полностью самостоятельным силовым действиям на региональной арене воспринимается европейскими странами как угроза, необходимость нейтрализации которой имеет характер безусловного приоритета. В этой связи военный разгром Грузии, являющейся одним из клиентов «единственной сверхдержавы», может рассматриваться европейцами как переход Россией определенной грани, за которой предсказуемость развития военно-стратегической ситуации в Европе снижается до недопустимого уровня.

Данное восприятие способно вернуть Германию и Францию в «коалицию желающих» сражаться за интересы США, покинутую ими в 2002–2003 годах. И оно будет сохраняться до тех пор, пока Россия и Европа не придут к стратегическому компромиссу относительно необходимости совместной реализации своих интересов.

Как и в случае с модернизационными перспективами России, ставка Европы велика. Нет уверенности в том, что Европе удастся добиться главного для выживания в мире XXI века – обрести собственную субъектность, к чему ее пытаются вести политики Германии, Италии и Франции. И главнейшим препятствием здесь становится хорошо известная нам структурная проблема Европы – серьезные, подчас кардинальные различия интересов европейских государств.

Внутренние структурные особенности – политическое единство, но достаточно долго слабый суверенитет у России и сильный суверенитет у каждой отдельной страны при отсутствии политического единства у Европы – всегда играли решающую роль в их неспособности найти формулу устойчивых долгосрочных отношений. Очевидно, что обязательными ингредиентами такой формулы являются максимальное отражение национальных интересов партнеров и их равная выгода.

В результате на протяжении всей истории своих отношений (1991–2008) Россия и Европа, олицетворяемая Европейским союзом, вели между собой «игру с нулевой суммой». За эти годы сторонами был накоплен колоссальный по меркам периода классической холодной войны опыт взаимодействия в разных областях экономики, культуры, человеческих связей и отчасти даже политики. Однако, несмотря на это, стратегия собственного усиления за счет ограничения прав и возможностей соседей оставалась неизменной. Решающее значение в продолжении «игры с нулевой суммой» имеет отсутствие у России и Европы стратегии и цели развития политических отношений.

В ряде областей нараставшая на протяжении этих двух десятилетий взаимозависимость даже начала приводить к реальному ухудшению отношений. Историкам еще предстоит оценить то, насколько соотносились между собой объемы поставок в страны Европы российских энергоресурсов и степень нервозности политических отношений. Но уже сейчас можно предположить, что сложившиеся диспропорции между масштабами экономического и культурного сотрудничества и, с другой стороны, недостаточной развитостью политического и экспертного диалога на всех уровнях играют весьма негативную роль.

Однако сейчас на фоне нарастания общей глобальной неопределенности, постоянного снижения предсказуемости в мировой экономике и политике продолжение политики рационального выбора – постоянной борьбы за усиление собственных возможностей за счет партнера – становится все более опасным. Если Россия и Европа позволят себе провал к изолированной автократии в первом случае и провинциальному, хоть и напыщенному сателлиту США – некой «евроанглии» – во втором, через 30–40 лет никто в мире и не вспомнит о том, что были такие субъекты международных отношений, как Россия и Европа.

В этой связи для России и стран Европейского союза переход отношений в новое качество сейчас, в условиях глобальной неопределенности, представляет собой интерес экзистенциального характера и не может быть принесен в жертву текущей политической конъюнктуре. Источником для формирования новой философии отношений должно явиться понимание сторонами того, что только подлинное стратегическое партнерство – союз, базирующийся на общих интересах глобального порядка, равноправии и глобальной ответственности, – может предотвратить маргинализацию Европы и России в мире, способствовать их ускоренному развитию и устойчивости к вызовам и угрозам будущего.

Ждать, пока Россия и Европа станут едиными в ценностном отношении, а Россия по мере своей внутренней трансформации превратится в некий «новый Запад», совершенно бессмысленно и, как показывают события, опасно для жизни рядовых граждан. Равно как бессмысленно требовать от Европы возвращения к «себе самой» – старой доброй Европе образца XIX – первой половины XX века. Хотя бы потому, что такая классическая Европа представляла собой наибольшую опасность для окружающего мира. Подлинным фундаментом стратегического союза России и Европы может стать их культурно-цивилизационная общность, экономическая и социальная взаимодополняемость, а не зафиксированный совсем недавно свод правил и норм внутригосударственного устройства.

На практике такой стратегический союз возможен только в том случае, если он будет ставить перед собой цель объединения усилий для защиты жизненных интересов России и Европы. На неизбежность определения и сведения воедино именно таких мотивов каждой из сторон как основы для обретения ими формулы устойчивых отношений указывает оценка, которую дает международной политике Тьерри де Монбриаль:

«Миром не могут править бестелесные идеи. Устойчивые стратегии основываются на просчитанных интересах, и только они (интересы) играют роль в том, как работают „фабрики“ по производству решений».[158]

Россия и Европа, будучи одними из крупнейших производителей и потребителей энергоресурсов, в той или иной степени одинаково страдают от неопределенности состояния данного сегмента экономики и неуклонной политизации отношений между основными игроками. Соответственно их главным интересом, реализация которого достойна того, чтобы стать целью стратегического союза, является компенсация управленческого вакуума, существующего в сфере международных энергетических отношений.

Решающим шагом на этом пути может быть создание такого непривычного, как, собственно, и большинство международнополитических явлений XXI века, объединения, как союз производителя и потребителя. Исполнение условий такой сделки – прямого двустороннего договора, основанного на закреплении и защите прав существующих собственников, – должно быть возложено на регулятор, состоящий из представителей всех участвующих сторон, подотчетный им, но независимый в своих отношениях с компаниями.

Подводя итог нашим рассуждениям, необходимо отметить, что историческая ценность такой сделки может выйти далеко за пределы стабилизации двусторонних отношений в области энергетики. Совместное управление важнейшими стратегическими ресурсами, включая распределительную и инновационно-технологическую составляющие данного сегмента рынка, потребует от России и Европы максимально общего видения важнейших мировых и региональных проблем. Поэтому в международно-политическом плане такой стратегический союз России и Европы должен привести к возникновению структурной стабильности и безопасности на евразийском пространстве и положит конец периоду необходимости и возможности вмешательства внешних сил в дела Европы от Атлантики до Владивостока, что в конечном итоге способно оказать качественное положительное влияние как на возникновение нового баланса сил в мировом масштабе, что необходимо для стабилизации международной среды, так и на поведение других ее важнейших участников.

Драматические события конца лета и ранней осени 2008 года поставили политических лидеров в Москве и европейских столицах перед необходимостью важнейших внешнеполитических решений и действий, последствия которых могут определить не только состояние их диалога на ближайшие годы, но и место России и Европы в мире XXI века. Содержание вопроса очевидно – выбор между субъектностью и подчиненным положением. Содержание ответа мы тоже скоро узнаем.