Жизнь и труды Канта

Иммануил Кант родился 22 апреля 1724 года в городе Кенигсберге, расположенном на берегу Балтийского моря (в настоящее время Калининград). В то время город был столицей германской провинции Восточная Пруссия. Предки Канта эмигрировали из Шотландии в предыдущем веке, и вполне возможно, являются родственниками печально известного шотландского проповедника XVII века Эндрю Канта, от имени которого образован глагол, который на сленге означает «неискренне говорить о религиозных и моральных принципах». Эта семейная черта назло всему проявилась и в философе.

Ко времени рождения Канта Восточная Пруссия уже возрождалась после опустошения, вызванного войной и эпидемией чумы, сократившими население провинции более чем наполовину. Кант воспитывался в атмосфере набожной бедности. Он был четвертым ребенком в семье, в которой выросло четверо сестер и еще один брат. Отец Канта, родом из Шотландии, был нарезчиком кожаных ремней, о котором в шутку говорили, что он «никогда не сможет сводить концы с концами», как на работе, так и дома. Кант всегда с уважением относился к своему милому, но небогатому отцу и ребенком наслаждался, наблюдая за тем, как он ловко нарезает полосы кожи для портупеи. По наблюдению философа и психолога Бен-Ами Шарфштайна, тот факт, что отец Канта был левшой, объясняет «поразительную неуклюжесть рук Канта».

В этом дело или нет и что все-таки это объясняет, не столь важно. Основное влияние на него в ранние годы, без всякого сомнения, оказала мать. Госпожа Кант была совершенно необразованной немецкой женщиной, обладавшей, по словам окружающих, «врожденной мудростью». Именно эта ее черта сильнее всего повлияла на сына Иммануила, или Манельхен, как она его называла («маленький Манни»). Мать брала его с собой на прогулки за город, рассказывала о том, какие бывают цветы и травы. Ночью она показывала ему звезды и созвездия. Она была набожной женщиной, и ее строгая любовь также помогла сформировать характер сына. Это двойственное внимание Канта к фактам и моральным обязательствам осталось у него на всю жизнь и сыграло основную роль в его философии. Самое знаменитое утверждение философа, сделанное почти 50 лет спустя, относится именно к этим дням, проведенным с матерью: «Звездное небо над головой и моральный закон внутри нас наполняют ум все новым и возрастающим восхищением и трепетом, тем больше, чем чаще и упорнее мы над этим размышляем».

Кант был воспитан в духе пиетизма и с 8 до 16 лет посещал местную пиетистскую школу. Там его выдающийся интеллект и сильная жажда знаний встретили сильное сопротивление в виде бесконечных религиозных наставлений. Неприязнь к формальной религиозности осталась у него до конца его дней (повзрослев, он никогда не посещал церковь). Несмотря на это, Кант все-таки многое воспринял из пиетистских взглядов, в частности убеждение в необходимости простой жизни и приверженность строгой морали.

В 1737 году умирает мать Канта, ее хоронят как крестьянку. В то время Канту было 13, и он должен был уже испытывать первые юношеские сексуальные влечения. Психологи предполагают, что потеря горячо любимой им матери на стадии взросления вызвала чувство вины и подавление собственной сексуальности. Может, дело в этом, а может, желания просто увяли. Как бы то ни было, с этого момента Кант не проявлял своих сексуальных желаний, считая это героическим подвигом.

В возрасте 18 лет Кант был принят в университет Кенигсберга на теологический факультет. Сначала местная церковь оказывала ему финансовую помощь, но он зарабатывал и сам, обучая своих менее подкованных коллег. Скоро теология ему наскучила, и он начал серьезно интересоваться математикой и физикой. Он прочел Ньютона, труды которого открыли ему глаза на науку и великие открытия, сделанные во всех ее областях, от астрономии до зоологии. Только наука, основанная на эксперименте, может быть принята в эмпирической философии, то есть та, которая обосновывает наше знание мира опытом. В 1746 году, когда Канту было 22 года, умер его отец. Кант и пять его младших сестер остались совершенно без средств. Младшие из них были приняты в другие семьи пиетистов, старшие стали работать горничными. Кант безуспешно пытался получить должность в местной школе и был вынужден покинуть университет без степени.

Следующие 9 лет он работал частным учителем в местных богатых семьях. Некоторое время служил у графа и графини Кайзерлинг (аристократическая семья, в которой родился псевдофилософ Германн Кайзерлинг, вдохновенные, но ложные идеи которого пришлись по вкусу лидерам, переставшим верить в социальные иллюзии после Первой мировой войны). Всякий раз, когда у Канта появлялось хоть немного лишних денег, он отправлял их своим менее удачливым сестрам, и эту привычку он сохранил на всю жизнь. Его пять сестер продолжали жить в Кенигсберге (в котором в то время было лишь 50 тысяч жителей), хотя никого из них он не видел более 25 лет. Когда одна из его сестер наконец пришла его навестить, он ее даже не узнал. После того как ему объяснили, кто это, он извинился перед другими собеседниками за ее невоспитанность. Кант, возможно, и не был снобом, но славился своей неспособностью терпеть глупцов. Даже среди родных.

И все же этот случай заставляет задуматься'. Сестра Канта должна была быть очень похожа на свою мать, и физически, и умственно. Она даже была примерно того же возраста, что и его мать, когда она его воспитывала. Значит ли это, что знаменитая любовь Канта к матери настолько наполнила его, что он перестал ее осознавать? Можно предположить, что Кант бессознательно избегал тех доминант — фактов, морали, сексуального влечения, — которые ассоциировались у него с матерью. Его неспособность узнать сестру (а на самом деле нежелание иметь с ней ничего общего) вполне могла следовать из этого, но мы не можем этого знать. Явный недостаток любви к жизни у Канта привлек гораздо больше внимания психологов, чем сравнительно нормальная жизнь других философов.

Кант мог быть безразличен к своей семье, но ему, похоже, нравилось жить в богатых семьях, где он работал учителем. Его облик был столь же странен, как и его характер. Ростом он был меньше пяти футов, и его голова была непропорционально велика. Он был сутуловат, левое плечо было ниже, а правое поднималось вверх, голова постоянно склонена в одну сторону. Одетый в поношенный костюм, не всегда имея в кармане хотя бы пфеннинг, он едва ли был центром внимания в университетском городке Кенигсберга (который сам едва ли был центром многоликого общества). Однако одетый в элегантный учительский костюм, пошитый его работодателем, общаясь за столом с гостями семьи, Кант просто расцветал. Вскоре он приобрел репутацию остроумного, уверенного человека и стал главной фигурой за карточными и бильярдными столами. Когда семьи отправлялись на летние каникулы за город, Кант сопровождал их, иногда удаляясь почти на 40 миль от Кенигсберга. Это было самое большое расстояние, на которое он удалялся от своего провинциального городка за всю его жизнь. Но этот сравнительно элегантный период был только стадией его жизни.

В 1755, в возрасте 31 года, Кант наконец-то получил ученую степень в университете Кенигсберга, отчасти благодаря великодушию его мецената-пиетиста. Это был довольно поздний срок завершения обучения, и, как мы далее увидим, Кант развился тоже необычайно поздно. В этом возрасте почти все другие знаменитые философы уже начали формулировать свои основные идеи, обеспечившие им место в истории. Кант же начал создавать свою оригинальную философию только два десятилетия спустя.

Теперь он мог занять должность приватдоцента (младшего преподавателя) в университете. Эту должность он занимал в течение следующих 15 лет, ведя холостяцкую научную жизнь, полную упорного труда. Все это время он читал лекции главным образом по математике и физике и публиковал трактаты по многим вопросам научной тематики. В их число входили книги о вулканах, о природе ветров, антропологии, причине землетрясений, огне, возрасте Земли, даже о планетах (которые, как он предполагал, в один прекрасный день окажутся обитаемыми, причем на более дальних от Солнца планетах будут жить более разумные существа).

И все же Канта естественно тянуло к абстрактным размышлениям. Он продолжал много заниматься философией. На него оказали наибольшее влияние Ньютон и Лейбниц. Главные достижения Ньютона касаются физики и математики, но в то время эти науки все еще считались частью «естественной» философии. Полное заглавие самой известной книги Ньютона звучит как Philosophiae Naturalis Principia Mathematica, «Математические принципы естественной философии». Кант изучал Ньютона достаточно внимательно и в итоге предложил «Новую теорию движения и покоя», противоположную взглядам Ньютона. То, что он при этом не понял Ньютона, не важно. Он пытался рассуждать о системе, охватывающей Вселенную, и хотел поставить свои вопросы перед величайшим умом той эпохи.

Согласно Лейбницу, физический мир причин и эффектов создавал внутреннюю гармонию моральной целесообразности мира. Читая Лейбница, Кант начал представлять человечество участвующим не только в природных процессах, но и в достижении основной цели развития Вселенной.

В тоже время заинтересованный философией Кант прочитал труды шотландского философа Давида Юма. Его впечатлила мысль Юма о том, что только опыт может быть основой всякого знания. Это был новый научный подход. Но Кант обнаружил, что невозможно принять все скептические выводы, которые философ делал на основе своего жесткого эмпиризма. Юм утверждал, что все воспринимаемое нами — последовательность впечатлений, а это значит, что понятия причины и следствия, тела и вещи, даже заботящийся о мире Бог-создатель являются только нашими верованиями или предположениями. Ни одно из них никогда не может быть воспринято опытным путем.

Удивительно, но Кант воспринял и эмоциональные взгляды Руссо. Первый романтик, Руссо был самым неакадемичным из всех философов, более доверяя личному самовыражению с помощью чувств, чем рациональной мысли. Его защита свободы вдохновила французских революционеров. Кант мог быть по характеру довольно сухим человеком, но в философии Руссо было что-то, что отзывалось и в его глубоко спрятанных эмоциях. За маской холодного ученого билось сердце скрытого романтика, и это впоследствии станет очевидным в его философии. Но в то время все эти мыслители — Ньютон, Лейбниц, Юм, Руссо — оставались только частями разрозненной мозаики. До тех пор пока Кант не нашел способа соединить и осмыслить эти части, он не смог создать свою оригинальную философию. Столь нелегкая задача заняла у него много времени.

Возможно, Кант стал более нетерпеливым, потому что после этого с ним произошел странный случай. Вместо очередного серьезного научного трактата он опубликовал сатирическое произведение «Грезы духовидца, поясненные грезами метафизика». «Духовидец» в заглавии — шведский мистик Сведенборг известный своими описаниями собственных долгих путешествий по аду и раю. В 1756 году Сведенборг опубликовал восьмитомное сочинение "Arcania coelestia"("Секреты рая").

К сожалению, оно продавалось не очень хорошо, и за 10 лет было продано только четыре экземпляра. Один из них, как сейчас известно, был приобретен Кантом. Эти тома метафизических россказней оказали на него огромное влияние — достаточное, чтобы написать на них сатирическую пародию. Как, издеваясь, пишет в своем предисловии Кант, автор с определенной долей смирения признает, что он слишком простоват, чтобы постичь истину некоторых из приводимых рассказов. Он обнаружил, — как и всегда, когда нечего искать, — что ничего не обнаружил. И все же очень скоро становится понятным, что за насмешками Канта над солнечными, эфирными мыслями-мирами, вырастающими из обманных понятий, стоят более глубокие вещи. За его обоснованными шутками и интеллектуальным презрением безошибочно можно обнаружить глубокий интерес к идеям Сведенборга. Кант хотел верить в метафизику (хотя и не в столь выходящей за пределы разума форме), но его интеллектуальный уровень стал в этом помехой.

Стиль произведений Канта известен своей скучностью и сложностью, но при всем том его лекции представляли собой нечто совершенно противоположное. Он был столь невысок, что над кафедрой возвышалась только голова с хорошо запоминающимися чертами. Но эта говорящая голова была полна остроумия, потрясающей эрудиции и идей. Его лекции были «хитами», и слава о нем вскоре распространилась, поддерживаемая публикуемыми им трактатами на научные темы. Его знаменитые летние лекции по географии всегда привлекали толпы людей, не принадлежащих к университету. Эти лекции читались в течение 30 лет, за Кантом закрепился титул лучшего университетского преподавателя физической географии, несмотря на то, что Кант никогда не знал гор и, возможно, никогда не видел моря (которое было всего в 20 милях). Его яркие и детальные описания создавали мифы об отдаленных землях, которые он с огромным энтузиазмом рассказывал длинными зимними вечерами, когда холодный туман с Балтийского моря стелился по улицам маленького провинциального Кенигсберга.

Кант стал читать лекции и по философии, и вскоре стало очевидно, что он прекрасно знает и заброшенные территории этики и эпистемологии, и затерянные миры логики, и даже весьма отдаленные от цивилизации районы метафизики. Между тем из-под его пера продолжали выходить трактаты на более понятные темы, такие, как фейерверки, искусство обороны и теория небес. Несмотря на это, Канту дважды было отказано в должности профессора университета Кенигсберга. Причины отказов неясны, но некоторые видели в этом элементы провинциального снобизма. Или, может быть, его просто не любили. Тем не менее Кант любил свой Кенигсберг. Когда ему предложили престижный пост профессора литературы берлинского университета, он отказался.

К счастью, в 1770 сменилось руководство университета, и Кант был наконец-то взят на должность профессора логики и метафизики. Теперь, в возрасте 46 лет, он становится все большим противником рационализма Лейбница, ученики которого занимали прочное положение в немецкой философии. Эмпиризм Юма казался неоспоримым, и Кант, хотя и с большой неохотой, начал принимать его скептицизм. Объекты, причина, следствие, непрерывность, даже понятие «я» — все казалось ошибочным. Они лежали за пределами опыта, который был единственным достоверным источником познания. Кант принимал это, поскольку идеи Юма казались ему логически неопровержимыми. Но его тяготило такое непродуктивное положение дел. При таком подходе у философии не было способа продолжать себя. Неужели это действительно конец?

Однажды, изучая "Исследование о человеческом разуме", Кант "пробудился от своего догматического сна". Во вспышке вдохновения он увидел, как можно создать метафизическую систему и найти ответ на деструктивный скептицизм Юма, угрожавший уничтожить метафизику навсегда.

11 лет Кант ничего не публиковал, продолжая работать над своей философией. Жизнь его сложилась, ее размеренность начала приобретать облик легенды. По словам Гейне, Кант "вставал, пил кофе, писал, читал лекции, обедал и ужинал, прогуливался — и все в одно и то же время. И когда Иммануил Кант в своем сером плаще, с тростью в руке появлялся у дверей своего дома и прогуливался по узкой улочке, засаженной липами (которая и сейчас называется "Прогулка философа"), соседи знали, что сейчас ровно половина четвертого. И так он прогуливался взад и вперед во все времена года, и когда было пасмурно или начинал накрапывать дождик, его старый слуга Лампе нервно семенил за ним с огромным зонтиком в руке, являя собой образец благоразумия". Только однажды Кант нарушил свое железное расписание: в этот день он начал читать «Эмиля» Руссо и так увлекся, что пропустил прогулку, чтобы закончить книгу. Только такой признанный чувственный романтик, как Руссо, смог заставить его забыть о расписании. Но и этой причины оказалось недостаточно, чтобы серьезно изменить жизненные привычки Канта. Хотя за эти годы Кант дважды пробовал жениться, в обоих случаях он обдумывал этот поступок так долго, что, когда наконец решался, одна из его невест (к счастью) уже вышла замуж за другого, а другая переехала в соседний город. Кант был не из тех, кто принимает поспешные решения. И все же его восхищение идеями Руссо не ограничилось только теорией. Годы спустя, когда многие идеи Руссо расцвели во время французской революции, Кант не скрывал радости и восхищения. Для провинциального прусского города Кенигсберга это было редким, если не уникальным явлением среди университетских преподавателей.

В 1781 году Кант наконец опубликовал свой трактат "Критика чистого разума", считающийся его самым важным произведением. Но не все его читатели были энтузиастами. Когда Кант послал копию рукописи своему другу Герцу, тот вернул ее прочитанной лишь наполовину. Он утверждал, что если бы прочел ее до конца, то наверняка бы сошел с ума. И вы можете почувствовать то же самое. В "Критике чистого разума" Кант решил сократить множество доказательств и конкретных примеров, чтобы работа не получилась чересчур обширной. Но даже эта укороченная версия составляла более 800 страниц. И большая часть написанного была выдержана в таком духе: "Аподиктическое высказывание описывает ассерторическое как определенное тем самым законом познания, который в дальнейшем будет признан априорным, и поэтому он выражает…" Даже в самом лучшем переводе это только звучит лучше: "Lа proposizione apodittica consepisce il quidizio assertorio determinato secondo queste legge dell'inteletto stresso e, per consequenza, comme affirmativo a priori; ed esprime cosi…" Вам просто не захочется знать, на что это похоже на немецком (чудо, что Герц продвинулся наполовину, прежде чем начал опасаться за свой рассудок).

Но пусть это не преуменьшает подлинного величия кантовской системы. Целью философа было возрождение метафизики. Он согласился с Юмом и эмпириками, что нет такой вещи, как врожденные идеи, но отрицал, что все знание происходит из опыта. Эмпирики утверждали, что все знание необходимо свести к опытному, Кант блестяще перевернул этоттезис, сказав, что весь опыт должен соответствовать знанию. Согласно Канту, пространство и время субъективны. Это наши способы восприятия мира. Они есть своего рода неснимаемые очки, без которых мы не способны осмыслить наш опыт. Но они — не только субъективные части нашего познавательного механизма. Кант разъясняет, что есть различные «категории» (как он их называет), которые мы познаем только силами нашего разума и совершенно независимо от чувств. Эти категории включают в себя такие понятия, как качество, количество, отношение. Они тоже своего рода неснимаемые очки. Мы не можем видеть мир иначе как в терминах качества, количества. Но через эти очки мы можем видеть только явления мира — и никогда не можем воспринять действительный ноумен, подлинную реальность, которая дает жизнь этому явлению.

Можно было бы заметить, что только человек, который никогда не видел горы, может поверить, что пространство не лежит вокруг нас, а является частью нашего аппарата восприятия. И с точки зрения здравого смысла это также спорно. Но столь скудные возражения не имеют ничего общего с философией.

Время, пространство и категории (которые включают в себя такие понятия, как множественность, причинность, существование) могут быть применимы только к явлениям нашего опыта. Если мы применяем их к объектам, которые не воспринимаем, мы приходим к «антиномиям», то есть к двум противоречивым утверждениям, оба из которых могут быть доказаны средствами разума. Таким способом Кант отметает все разумные аргументы в пользу (и против) существования Бога. Мы просто не можем применять такую категорию, как существование, к этой неэмпирической сущности.

Мы можем видеть, что Кант в своей "Критике чистого разума" не сторонник полного возврата к метафизике. Под "чистым разумом" он понимает априорный разум, то есть то, что может быть познано до опыта. Юм отрицал существование трансцендентных объектов (таких, которые лежат за пределами опыта). Но Кант был убежден, что можно сохранить трансцендентальные, метафизические элементы в философии в форме "категорий чистого разума". Скептическая точка зрения Юма может показаться упрощенной и, конечно, непродуктивной, если мы хотим использовать ее в реальном мире. Его отрицание причинной зависимости сводит всю науку до статуса метафизики. Подход Канта, напротив, гораздо более тонок и продуман — но едва ли превосходит юмовский с философской точки зрения. Мы можем быть не способны воспринимать мир без таких категорий, как пространство, время, качество. Но сложно доказать, что они не являются составной частью этого восприятия, или показать, как они могут существовать без него (то есть до него).

С другой стороны, тезис Канта о том, что мы никогда не можем познать действительный мир, имеет важное значение. Все, что мы воспринимаем, — только явления. Вещь-в-себе (ноумен), которая порождает эти явления, всегда остается непознанной. И непонятно, почему она хоть как-то должна соответствовать нашему восприятию. Явление воспринимается через посредство категорий, которые не имеют никакой связи с вещью-в-себе. Она остается по ту сторону количества, качества, отношения и других категорий.

После публикации первой «Критики» Кант продолжал жить жизнью, построенной по строгому расписанию. Она не предполагала много контактов с обществом, эта сторона жизни всегда волновала Канта меньше всего. Он поддерживал отношения с несколькими выдающимися студентами, а также с некоторыми членами факультета. Но по-настоящему близок он с ними не был. Кант ни к кому из них не обращался "на ты" даже спустя десятилетия общения. Мысль была его жизнью. "Для ученого мышление так же важно, как и питание, без него, когда он не спит или один, он не может жить". Он более чем кто-нибудь другой был намерен познать себя. Но задача познать Канта была столь же трудна для него, как и для других. Он жаловался: "Я недостаточно хорошо понимаю себя". Возможно, он опасался того, что может в себе найти. Здесь Шарфштайн делает главный вывод: ""Вещь-в-себе" — это не просто непознаваемое, это запретное; это, как я предполагаю, подавленная эмоциональная жизнь Канта, и он боялся затронуть ее, чтобы не разрушить собственное я".

Кант прекрасно понимал, что у него нет друзей. Но это его не беспокоило. Он с гордостью цитировал Аристотеля: "Друзья, у меня нет друзей". На самом деле он положительно относился к дружбе. "Дружба — это проявление приятных чувств по отношению к одному человеку, и она радует того, на кого направлена, но безусловно и то, что при этом теряются непредвзятость и свобода воли".

Психологи утверждали, что неспособность (или нежелание) Канта создать близкие отношения указывает на его глубокое несчастие. Но сам Кант не казался глубоко несчастным. Напротив, те, с кем он встречался, отмечал его веселый нрав. "Кант по характеру был обычно непринужденно весел. Он смотрел на мир радостно… и переносил свое хорошее настроение на окружающих. Таким образом, он был обычно в хорошем настроении и счастлив", — таково типичное наблюдение одного из его коллег.

Спустя 7 лет после публикации "Критики чистого разума", Кант пишет "Критику практического разума". Единственной уступкой этой книги читателю, по сравнению с предыдущей, было то, что она была короче. (Когда я просматривал первое издание Колриджа — страстного поклонника Канта, — я не мог не заметить, что некоторые страницы были до сих пор не разрезаны.)

В этой работе Кант «возрождает» Бога, больше не утверждая, что о нем ничего нельзя высказывать, поскольку он не описывается категориями. "Критика практического разума" посвящена этике в системе Канта. Здесь он ищет моральные, а не метафизические причины нашего восприятия. Кант пытался обнаружить не более и не менее чем основополагающий моральный закон. Но ведь наверняка невозможно отыскать такой закон, который пришелся бы по нраву всем? От христиан до буддистов, от либера: лов до консерваторов — все верят в один общий принцип? Кант верил, что можно открыть этот основополагающий закон; начал он с того, что бы большинство признало важнейшим вопросом. О добре и зле речь не шла. Он не пытался найти суть всех различных интерпретаций этих основных моральных понятий. Кант подчеркивал, что он ищет основание морали, а не ее содержание. Как с чистым разумом, так и с практическим: требовалось определить априорные принципы, аналогичные категориям.

На самом деле Кант в итоге пришел к одному принципу, который назвал "категорическим императивом". Это был априорный принцип всех моральных поступков, их метафизическая предпосылка. Также как и категории чистого разума, он задает рамку нашего этического мышления (практического разума), не наделяя его каким-то особенным моральным содержанием. Кантовский категорический императив звучит так: "Поступай только в соответствии с тем принципом, который для тебя имеет силу всеобщего закона".

Этот принцип дал Канту уверенность, что поступать следует в соответствии с долгом, а не в соответствии с чувствами, и привел его к некоторым странным умозаключениям. Например, Кант утверждал, что моральная правота поступка должна оцениваться не по его результату, а по тому, делает ли это человек из чувства долга. Это просто ненормально, если мораль связана только с общественным долгом, а не просто с личной правотой.

Кант рассматривал свой категорический императив только как форму, свободную от морального содержания. Но это не совсем так. Он все же содержит следы морального содержания. Моральность согласия, для начала. Категорический императив подразумевает, что каждый должен действовать определенным образом, не обращая внимание на настроение или цель. Должен ли глава государства действовать по тем же моральным принципам, что и епископ в монастыре? Следует ли ему пытаться быть таким? Должен ли Черчилль пытаться быть похожим на Ганди? Или наоборот?

Возможно, все системы с неизбежностью ведут к такой жесткости. Но безо всякой этической системы мы бы совсем потерялись и не смогли бы вынести никакого суждения.

Этические принципы системы Канта привели его к мысли, что мы никогда не должны лгать, независимо от того, какие последствия это может вызвать. Он хорошо знал о том, что влечет за собой этот тезис, но все равно его придерживался. "Сказать неправду убийце, который преследует твоего друга, укрывшегося в твоем доме, будет преступлением".

Должны ли мы думать, что Кант выдал бы своих друзей-евреев нацистам? Нет: все, что нам о нем известно, позволяет сказать, что здесь он бы последовал чувству долга. Его высокоразвитый ум быстро бы обнаружил правило, которое запрещает ему выдать своих друзей.

Вопрос о том, следует ли лгать или нет, выдает некоторый дефект системы Канта. Безошибочно можно сказать, что он исключительно серьезно относился к этой проблеме. Он даже размышлял над тем, стоит ли подписываться в конце письма "ваш преданный слуга", что было обычным для того времени. Будет ли это ложью? Кант говорил, что он не является слугой того, кому пишет, и совершенно не намерен быть преданным этому человеку. Но со временем он оставил такие размышления.

Однако в более серьезных вещах, таких, как литература, он оставался непреклонен. Он был против чтения романов. Они делают наш ум «фрагментарным» и ослабляют память, "поскольку было бы глупостью запоминать романы, чтобы потом рассказывать их другим". Не следует сбрасывать со счетов то, что Кант здесь подразумевает, что помнит все прочие книги. Он тем не менее упускает из внимания тот факт, что чтение романа Руссо «Элоиза» было для него формирующим опытом, который не сделал его ум фрагментарным и не ухудшил память.

Канту нравилась поэзия, но только если она была созданной разумом, гармонией между мужеством и чувствами. Поэзию без рифмы он считал просто сошедшей с ума прозой. Музыка была для него иным и гораздо более сложным видом искусства. Она одна могла пробить щит, скрывавший его невыраженные эмоции, и поэтому он был особенно резок по отношению к ней. Он не любил народную музыку, похожую на ту, что пела ему его мать. Музыкантов считал бесхарактерными, поскольку то, что они играли, сводилось целиком к чувствам. Он рекомендовал своим студентам воздерживаться от слушания музыки, поскольку она сделает их женственными. Однако сам он все-таки посетил один концерт, который давался в память о философе Моисее Мендельсоне.

Ему концерт показался бесконечным стоном, и больше Кант на концерты не ходил.

В 1790, в возрасте 58 лет, он опубликовал третью, и последнюю, часть своего «монстра» — "Критику способности суждения". Она посвящена главным образом вопросам эстетики, но также касается вопросов теологии и многих других. Кант доказывает, что существование искусства предшествует художнику и что через красоту мира мы познаем его творца. Как он ранее заметил, в расположении звезд на небе, а также в нашей внутренней склонности к добру видна работа Бога.

Как в теории ощущения, так и в этике Кант пытается найти метафизическое основание для эстетического суждения. Он хочет установить априорный принцип, который делает возможным чувство прекрасного. Здесь Кант стоит на еще более зыбкой почве. Всегда сложно прийти к согласию относительно того, что является красивым. Некоторые считают швейцарские Альпы "шоколадной конфеткой", находят духовное содержание в импрессионизме. Другие же — нет. В таких вопросах просто невозможно прийти к согласию. Но Кант был полон решимости выразить все в своей системе.

Кант считает: "Тот, кто описывает что-то как прекрасное, настаивает на том, что все должны соглашаться в этой оценке". Сходство с категорическим императивом очевидно, но здесь он просто не работает, кроме как в личном смысле. Еще раз мы встречаемся с принципом согласия. То, что я нахожу картину красивой, еще не значит, что я жду этого же от всех.

Кант продолжает утверждать, что только благодаря единству и взаимосвязанности природы возможна наука. Это единство невозможно обосновать, но следует принять на веру. С ним связана идея о целесообразности природы. Кант говорит, что целесообразность природы — это "особое априорное понятие". Как мы уже знаем, это понятие не обязательно для принятия единства и взаимосвязанности природы. Последнее сегодня даже ставится квантовой теорией под сомнение.

Хотя мы не можем доказать целесообразность мира, мы должны рассматривать его так, "как если бы" у него была цель, утверждает Кант. Он не отрицает зла, безобразности и других очевидно бесцельных явлений мира, но считает их гораздо менее значительными, чем их воодушевляющие противоположности. В следующем веке Шопенгауэр принял абсолютно противоположную точку зрения, возможно более полно обосновав ее. В конце концов, ни оптимистическая, ни пессимистическая позиции не могут никаким образом быть доказаны, и выбор их остается полностью делом характера.

Тем временем Кант продолжал жить по неизменному расписанию, и граждане Кенигсберга продолжали сверять часы по философу, выходящему на прогулку: три часа ровно. Мнение Канта о том, что время целиком принадлежит сознанию и не имеет ничего общего с реальностью, возможно, как-то перекликалось с его образом жизни в Восточной Пруссии. Провинция с юга и запада граничила с Польшей, которая жила на час раньше Пруссии. А на востоке находилась Россия, в которой по григорианскому календарю было на одиннадцать дней «больше», чем во всей Европе. Ближайшие люди, жившие по тому же самому времени, находились на западе, в Германии, отделенной Польшей от Пруссии на много миль.

Кант жил на Принцессиненштрассе, в доме, разрушенном в 1893 году. Там за ним присматривал старый сварливый слуга Лампе, с которым философ позволял себе быть столь же сварливым. Все должно было делаться абсолютно правильно. Лампе должен был даже помогать своему хозяину каждый вечер раздеваться в определенном порядке. И когда Кант отправлялся спать, он обязательно надевал ночной колпак летом и два — зимой, которая в Кенигсберге, находящемся недалеко от Балтийского моря, могла быть очень холодной.

Канту повезло с публикацией его трех великих «Критик». В то время политическая ситуация в Пруссии была на редкость спокойной, что не часто бывало в этих землях. Сомнительно, чтобы он мог опубликовать свои произведения в большинстве других стран Европы. Он очень ценил это и посвятил "Критику чистого разума" Зедлицу, министру образования Фридриха Великого. Как это соответствует скучному провинциальному профессору, Кант выказывал внешнее уважение к королю. Но сердцем, как ни удивительно, он был революционером. И поэтому презирал французских философов, вившихся при дворе Фридриха.

Когда в 1786 году Фридрих Великий умер и на трон взошел Фридрих Вильгельм II, Канту пришлось несладко. Министром образования был назначен Велльнер, убежденный пиетист, который обвинил Канта в злонамеренном использовании своей философии против Библии. Кто-то в министерстве, продравшись через 800 страниц "Критики чистого разума", обнаружил, что Кант отрицает все доказательства существования Бога. Философу пришлось дать клятву, что он не будет писать и читать лекций на религиозные темы. Он написал письмо королю, давая слово, что он подчинится этому приказу. Но когда в 1797 король умер, Кант решил, что свободен от своего обещания, и вернулся к этой теме со свежими силами. (Как мы видим, взгляды Канта на ложь могли меняться, когда возникал нужный случай.)

Но вот Канту уже почти 70. За годы практики он так усовершенствовал свою ипохондрию, что стал мастером в этом искусстве. Каждый месяц он посылает слугу к главе полицейской управы Кенигсберга за статистическим отчетом и, исходя из него, рассчитывает вероятный срок своей жизни. Он пришел к убеждению, что запоры затуманивают его рассудок, и добавил в свою аптечку (размером с целую лабораторию) значительное количество снадобий от этого недуга. Он энергично просматривает медицинские журналы, описывающие новые открытия, чтобы узнать, не болен ли он одной из новых болезней. Обеспокоенных его новым увлечением коллег он быстро поставил на место. О болезнях Кант знал намного больше, чем любой профессор Кенигсберга. По этому вопросу, как и по многим другим, он не терпел противоречий. В отличие от обычных любителей поспорить, он неизменно оказывался прав, и прекрасно знал это.

Профессора университета еще могли терпеть такое обращение, но для его слуги Лампе это было слишком, поскольку ему приходилось сталкиваться с такими проявлениями все время. После десятилетий преданной службы он однажды приложился к бутылке и тут же был уволен.

Тем временем Кант продолжал стойко избегать внимания семьи. Он по-прежнему оправдывал недостаточно близкие контакты с сестрами тем, что они, по его мнению, были для него недостаточно образованы. После смерти Ньютона в Европе вряд ли можно было бы найти человека, удовлетворявшего кантовскому критерию. Он считал, что его сестры довольно милы, но у него с ними нет ничего общего из-за их культурной неразвитости. Но такая позиция не объясняет, почему Кант не общался со своим братом, который стал образованным человеком. Брат очень стремился повидаться со своим знаменитым родственником и регулярно писал Канту письма, в которых предлагал встретиться, но бесполезно. В одном письме он умолял Канта: "Я не могу выносить продолжения этой разлуки, мы ведь братья!" Философу потребовалось два года, чтобы отослать ответное письмо, в котором он писал, что все это время был слишком занят и не мог написать раньше. В самом последнем письме брату, в возрасте 68 лет, Кант пишет, что будет хранить память о брате все недолгое время, оставшееся ему в этой жизни, но вежливо обходит вопрос о встрече.

С возрастом Кант становился все более погруженным в себя мизантропом. "Жизнь обременяет меня, — признавался он, — я устал от нее. И если этой ночью ко мне спустится ангел смерти и призовет меня, я подниму руки и воскликну: "Слава Богу!" Но тем не менее он продолжал активно предаваться своему хобби, которое было направлено на продолжение жизни. Любая мысль о том, чтобы положить всему конец, Кантом отвергалась. Он не боялся самоубийства, но считал его морально неприемлемым. Он начал все больше страдать от кошмаров. Каждую ночь слышал тихие шаги ищущих его убийц. В этом безошибочно можно узнать паранойю. Он объявил: "Каждый почти ненавидит других, пытается возвыситься над товарищами, полон злости, коварства и других подлых недостатков. Человек — не Бог, а Дьявол". Он пришел к выводу, что "если бы человек написал и сказал все, что он думает, на земле не было бы более ужасной вещи". Последние две цитаты показывают, каким он должен был видеть себя к концу его долгой, скучной, но во многом безупречной жизни. Он не был виноват в случае с Лампе, который всегда мог найти другую работу, да и сестрам он посылал деньги.

Природная веселость Канта тонула в болоте его подавленной эмоциональной жизни. Конечно же, он не был счастлив, но был полон решимости оставаться правдивым с собой до конца. Он настаивал на том, что не имеет ничего против того, чтобы быть несчастным, что выглядит довольно обоснованным в его философии. В "Критике практического разума" он пишет, что удивлен тем, что "разумный человек мог провозгласить в качестве всеобщего практического закона счастье". С его точки зрения, счастье и моральность в основе своей не имеют ничего общего % Можно чувствовать удовлетворение от добродетельного поступка, но для Канта было непостижимо, как "чистая мысль, не содержащая ничего чувственного, может вызывать чувство удовольствия или неудовольствия". Они могут присутствовать только в уме, полностью связанном с эмоциями. (Даже самый черствый математик знает об удовольствии, получаемом при решении сложной проблемы.)

Но у Канта все-таки было дело, регулярно доставляющее ему удовольствие. Его тайная страсть была характерной для такого одиночки: он любил наблюдать за полетом птиц и с нетерпением ждал их возвращения каждую весну. По словам коллег, "единственная радость, которую еще доставляет ему природа, — это возвращение певчих птиц, которые поют за окном в его саду". Даже в его безрадостной старости эта радость оставалась с ним. Если его друзья задерживались слишком долго, он говорил: "На Апеннинах, наверное, еще слишком холодно". Шарфштайн, чьи зарисовки жизни Канта оказали на меня большое влияние, предполагает, что птицы были для Канта символом свободы. Но свободы отчего? Конечно, оттирании собственной природы. А также, возможно, свободы от мыслей, которым Кант дал поработить свою жизнь, элемента, с помощью которого он хотел заключить весь мир в темницу своей системы.

Последнее десятилетие жизни Кант посвятил огромной философской работе, которая так и не была закончена. Он хотел озаглавить ее "Переход от метафизических оснований естественных наук к физике". В отличие от ранних работ Канта, эту уж точно невозможно читать. Храбро рискуя сойти с ума, несколько экспертов попытались одолеть этот Эверест германских метафизических Гималаев, но вернулись, задыхаясь от недостатка кислорода и совершенно неспособными передать, что же они там увидели. Как можно догадаться по реакции выживших, Кант приспособил свою общую априорную структуру дня наук о природе, показывая с большим количеством деталей, как она может быть расширена и применяться к частным наукам. Главное здесь — "большое количество деталей".

В это время Кант стал печальной фигурой: его потрясающие способности постепенно сходили на нет. Говорят, что ипохондрия — только защитный механизм от паранойи. Несмотря на прилежные и тщательные просмотры медицинских журналов, паранойя начинала преобладать. Он начал испытывать давление на мозг, которое, как он решил, было вызвано редкой формой воздушного электричества. Тоже самое электричество, по его мнению, было причиной кошачьей эпидемии, разразившейся в Копенгагене и Вене. Такая увлеченность "электрическими силами" часто связана с шизофренией.

Кант никогда не терял рассудка. Его болезнь была скорее ослаблением тугих узлов, державших его так сильно всю жизнь. Он быстро увядал. Несколько близких коллег и студентов, приглашенных к нему на ужин, с молчаливой горечью наблюдали, как уходит его разум. Затем его новый слуга увел его. Восьмого октября 1803 года Кант в первый раз в своей жизни заболел. У него случился легкий приступ после того, как он переел за обедом своего любимого "английского сыра". Через четыре месяца, в течение которых ему становилось все хуже, он умер. Это произошло 12 февраля 1804 года. Его последними словами были "Es 1st gut" ("Хорошо"). Он был похоронен в соборе, на могиле написаны слова о Боге, в которого он, конечно же, верил, но которому не поклонился публично. Эти слова напоминают о маленьком мальчике, слушавшем свою мать, которой он восхищался: "Звездное небо над головой и моральный закон внутри нас наполняют ум все и возрастающим восхищением и трепетом".








Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Наверх