3. Переход к марксистскому решению вопроса о тождестве мышления и бытия

Путь, на котором произошел переход от Фейербаха к Марксу, выглядел как прямое продолжение рассуждений Фейербаха.

И если выразить это «продолжение» в терминах фейербаховской философии, то оно выглядит примерно так.

Мыслят не «Я», не «Разум». Но мыслит также и не «мозг». Мыслит человек с помощью мозга, при этом в единстве с природой и контакте с нею. Изъятый из этого единства, он уже не мыслит. Здесь Фейербах и останавливается.

Но мыслит также и не человек в непосредственном единстве с природой, продолжает К. Маркс. И этого мало. Мыслит лишь человек, находящийся в единстве с обществом, с общественно производящим свою материальную и духовную жизнь общественно-историческим коллективом. В этом принципиальное отличие Маркса от Фейербаха.

Человек, изъятый из сплетения общественных отношений, внутри и посредством которых он осуществляет свой человеческий контакт с природой (т. е. находится в человеческом единстве с нею), мыслит так же мало, как и «мозг», изъятый из тела человека.

Маркс, развивая сильные стороны концепции Фейербаха, ее действительно материалистические моменты, устранил все те слабости, которые вели к вульгарно-материалистическому взгляду на мышление. И прежде всего — тезис, согласно которому созерцание есть непосредственный контакт мыслящего человека с природой, с «вещью в себе».

Между «человеком вообще» (как созерцающим и мыслящим) и природой самой по себе, «природой вообще», есть еще одно важное упущенное Фейербахом «опосредствующее звено». Это опосредствующее звено, через которое природа превращается в мысль, а мысль — в тело природы, есть практика, труд, производство.

Именно производство (в самом широком смысле этого слова) превращает предмет природы в предмет созерцания и мышления.

«Даже предметы простейшей “чувственной достоверности” даны ему только благодаря общественному развитию, благодаря промышленности и тортовым сношениям»[12].

Поэтому-то, говорит Маркс, Фейербах и остается на точке зрения «созерцания» природы; то, что он принимает за природу самое по себе, есть в действительности природа, вовлеченная в процесс исторического развития человека. Иными [46] словами, «Фейербах никогда не достигает понимания чувственного мира как совокупной, живой, чувственной деятельности составляющих его индивидов»[13], не видит, что предмет его «созерцания» есть продукт совокупного человеческого труда.

И чтобы выделить образ «природы самой по себе», надо затратить несколько больше труда и усилий, чем простые усилия «незаинтересованного», эстетически развитого созерцания.

В непосредственном же созерцании, составляющем исходный пункт материализма Фейербаха (и всего предшествующего. материализма), объективные черты «природы в себе» переплетены с теми чертами и формами, которые на природу наложены преобразующей деятельностью человека. И более того, все чисто объективные характеристики (формы и законы) природного материала даны созерцанию сквозь тот образ, который природный материал приобрел в ходе и в результате субъективной деятельности общественного человека.

Созерцание непосредственно имеет дело не с «объектом», а с предметной деятельностью человека, преобразующей этот объект, и с результатами этой субъективной (практической) деятельности.

Поэтому-то чисто объективная картина природы как таковой человеку раскрывается не в созерцании, а только через деятельность и в деятельности общественно производящего свою жизнь человека, общества. Поэтому мышление, задавшееся целью нарисовать образ природы самой по себе, т. е. вскрыть чисто объективные формы и законы природы, должно этот факт полностью учитывать.

Ибо та же самая деятельность, которая преобразует (изменяет, «искажает») «подлинный образ природы», только и может показать, каков этот образ до и без «субъективных искажений». Следовательно, практика и только практика— и ни в коем случае не «пассивное теоретическое созерцание» — способна разрешить вопрос, какие черты предмета, данного в созерцании, принадлежат самому предмету природы, а какие привнесены преобразующей деятельностью человека, т. е. «субъектом».

Поэтому «вопрос о том, обладает ли человеческое мышление предметной истинностью, — вовсе не вопрос теории, а практический вопрос. В практике должен доказать человек истинность, т. е. действительность и мощь, посюсторонность своего мышления», — записал К. Маркс во втором тезисе о Фейербахе. — «Спор о действительности или недействительности мышления, изолирующегося от практики, есть чисто схоластический вопрос»[14]. [47]

Здесь и заключается решение тех трудностей, на которые было указано в начале статьи, тех самых трудностей, из которых выросли как результат неспособности их решить и кантианские, и гегелевские, и неогегельянские концепции.

Как можно вообще сопоставить, сравнить представление с вещью, понятие с предметом?

В каком особом «пространстве» их можно «отождествить», чтобы вообще иметь право рассматривать как «однородные», сравнимые, сопоставимые вещи?

Кант отвечал: в пространстве представления. Надо превратить вещь в представление. Тогда ее можно сравнивать с другим представлением. И не раньше, не иначе. А «вещь в себе» (т. е. вещь вне представления) сравнивать и сопоставлять с «вещью в представлении» нельзя, невозможно — это все равно, что сравнивать пуды с аршинами. Нельзя сравнивать «вещь в представлении» («вещь для нас», «вещь в явлении») с вещью, которой в представлении нет, с вещью вне сознания, т. е. с не осознаваемой вещью.

Фихте отвечал: вообще представление о «вещи в себе», о «вещи вне сознания» — фикция. Мы сравниваем всегда один продукт нашего сознания с другим продуктом нашего же сознания — и ничего больше. На этой точке зрения застрял и поныне весь неопозитивизм, включая и Рассела, и Карнапа, и Витгенштейна.

Гегель отвечал: «вещь для нас» можно сравнивать и сопоставлять с «вещью в себе», с вещью вне индивидуального сознания. И именно потому, что любая «вещь в себе», про которую мы думаем, что она нечто чуждое нашему мышлению, есть на самом деле продукт того же самого мышления, которое действует и внутри нас. «Вещь для нас» и «вещь в себе» — это лишь два продукта одного и того же рода, две ипостаси одной и той же субстанции-субъекта, абсолютного мышления, идеи.

Поэтому, сравнивая понятие (находящееся в нашей голове) с предметом (вне головы), мы в действительности сравниваем понятие с понятием: понятие, как оно существует под нашим черепом (в виде зрительно или словесно зафиксированного образа вещи), с понятием, как оно осуществлено вне нашего черепа (в виде пространственной формы вещи). Иными словами, мы сравниваем при этом лишь две формы проявления одного и того же понятия, сопоставляем понятие с самим собой, производим сравнение внутри понятия — субстанции-субъекта и вещи и представления. Логическая категория (чистая форма понятия) Гегелем и определяется в этой связи как «суть вещи и речи».

Фейербах, который вслед за Спинозой пытается дать отпор всем этим попыткам разрешить трудность за счет [48] самостоятельного бытия вещей вне представления, за счет превращения «мышления» в самостоятельную субстанцию, развивает следующий тезис.

Сравнивая представление с вещью, мы сравниваем однородные предметы, ибо представление — тоже вещь, только находящаяся в толще коры нашего мозга как состояние этого мозга, вполне материального, телесно-природного органа. Человек с его мозгом и со всеми состояниями этого мозга (т. е. представлениями) есть частичка, «модус» той же самой при-роды, что и вещи вне человека. Поэтому субстанцией является природа, а субстанцией-субъектом — реальный живой человек. Непосредственно это сравнивание «представления» с «вещью» происходит в акте созерцания. Созерцание и есть акт отождествления образа представления с вещью. Таким образом, сопоставление представления с вещью происходит в пространстве созерцания. И в этом нет ничего дурного, ибо «пространство созерцания» есть не что иное, как реальное созерцаемое пространство, а не «априорная форма чувственного созерцания», как то изображал Кант.

И, наконец, решение этой проблемы К. Марксом.

Сравнивание понятия с предметом возможно, поскольку понятие (мышление) — есть не самостоятельный, вне мира витающий призрак, а форма деятельности реального человека в реальном пространстве.

Понятие есть не состояние коры головного мозга, а форма деятельности общественного человека, преобразующего природу. Поэтому сравнение понятия с его предметом — не сравнение вещи с вещью (как получалось у Фейербаха), а формы деятельности человека с продуктом и результатом этой деятельности Прежде чем созерцать, человек практически действует с реальными вещами, и в процессе этого действования образуются все его представления.

Реальная предметная деятельность человека, преобразующего природу, это и есть акт отождествления, или согласования, формы деятельности человека с формой вещи.

Между вещью (предметом) и представлением (понятием, теорией и т. д.) имеется реальный мост, действительный переход — чувственно-предметная деятельность общественно-исторического человека. Именно через этот переход вещь превращается в представление, а представление — в вещь. При этом — что самое важное — представление возникает только в процессе действования человека с вещью, созданной человеком для человека, т. е. на основе предмета, созданного трудом или хотя бы только вовлеченного в этот труд в качестве средства, предмета или материала. На основе вещей, созданных человеком, возникает далее и способность образовывать представления о вещах, еще не опосредованных трудом, — о [49] естественно-природных вещах. Но ни в коем случае не наоборот. На основе вещей неопосредованной природы способность к образованию представлений у человека не возникает. Об этом свидетельствуют экспериментальные данные современной психологии.

Ребенок усваивает способность относиться по-человечески к вещам окружающего мира только через активное действие с предметами, созданными человеком для человека. Научаясь пользоваться таким нехитрым инструментом, как ложка, ребенок автоматически научается действовать — по-человечески же — и с камнем, и с палкой, и с любым другим предметом неопосредованной природы. Но не наоборот. На камне или палке его невозможно научить действовать по-человечески ни с камнем, ни с палкой, ни тем более с ложкой. В обратном же порядке все идет гладко и «естественно».

Способность мыслить понятиями человек обретает через действование с теми вещами, форма которых сама по себе «умна», «разумна», «рациональна», т. е. с формами человечески преобразованной природы. Действуя внутри этого «разумного» мира, человек и становится «разумным».

Здесь таится и секрет «рационального зерна» гегелевской концепции, ибо форму вещи, созданной трудом (т. е. целесообразной деятельностью людей), всегда можно истолковать как «опредмеченное понятие», а акт производства человеческих представлений, понятий — как акт «обратного возвращения» этого «объективного понятия» в субъект.

Материалистическая интерпретация факта, абстрактно отраженного в гегелевской «Феноменологии духа», и раскрывает как раз секрет отношения представления к вещи. На основе этой материалистической интерпретации становится понятной и самая возможность сравнивать (сопоставлять) представление с вещью, понятие с предметом, мышление с действительностью.

Если я превращаю «мое» представление о вещи, т. е. словесно или зрительно зафиксированный образ вещи, в реальное дело, в действие с этой вещью вне меня, а через это дело — в форму внешней вещи, т. е. в предметно зафиксированный результат действия, то я в итоге имею перед собой (вне себя) две «вещи», вполне сопоставимые между собой в реальном пространстве.

Но из этих двух вещей одна — просто вещь, а другая — вещь, созданная по плану представления, или овеществленное (через действие) представление. Сравнивая эти две вещи, я их сравниваю между собой как два «внешних» предмета — представление и вещь, — чем и проверяю верность (правильность) представления.

То же самое и с истинностью понятия (теории). Если я, опираясь на понятие, создаю вне себя вещь, ему [50] соответствующую, то это и значит, что мое понятие истинно, т. е. соответствует существу вещи, совпадает, согласуется с ним. Об этом говорит и хрестоматийный пример Ф. Энгельса с ализарином. Когда человек, опираясь на теоретическое понимание состава природного ализарина, изготовил искусственно тот же самый ализарин, то он доказал, что «понятие» тождественно вещи природы, так как это опредмеченное понятие (искусственно изготовленный ализарин) полностью тождественно предмету (естественно-природному ализарину).

И это сопоставление искусственно созданной (по мысленному плану) вещи с вещью естественно-природной совершается в реальном пространстве, а вовсе не в «трансцендентальном» пространстве восприятия, воображения.

На этой основе возникает и развивается и способность сравнивать представление (понятие) с вещью (с предметом) и в плане представления, в воображаемом (в мыслимом, «логическом») пространстве.

Когда я сравниваю мое представление о вещи с другим представлением, практически проверенным и удостоверенным в качестве «правильного» и «истинного» образа реального предмета, я тем самым — но уже опосредованно через этот правильный образ — сравниваю мое представление с самой вещью, а вовсе не только с очередным «субъективным представлением», как утверждает субъективный идеалист и агностик.

Марксизм учитывает и тот факт, что в условиях разделения труда и «отчуждения» мышления превращение бытия в мысль и мысли в бытие совершается через сложнейшую призму опосредовании, имеющую чисто социальную природу. Но это уже особая тема.

Отождествление (т. е. тождество как акт, как действие, как процесс, а не как мертвое состояние) мысли и действительности, совершающееся в практике и через практику, и есть суть, существо марксистско-ленинской теории отражения.

Эта теория отнюдь не утверждает, как это стараются изобразить метафизически мыслящие неокантианцы и неопозитивисты, что «мышление» и «бытие» суть «одно и то же», неразличимое слепое «тождество».

Такой нелепости никогда не утверждал не только К. Маркс, не только Фейербах и Спиноза, но даже и абсолютный идеалист Гегель.

Ибо даже у Гегеля тождество мышления и бытия — это тождество противоположностей, так как мышление и бытие (понятие и его предмет) — типичнейшие диалектические противоположности. У Гегеля (у Маркса тем более) это тождество не только не упраздняет реального, непосредственно очевидного различия между ними, но и предполагает это различие как свою собственную противоположность, без и вне единства [51] с которой оно превратилось бы в чистейшую глупость, метафизическую болтовню, фразу.

Практика как акт «отождествления предмета с понятием и понятия с предметом» и выступает поэтому критерием истинности, действительности мышления, объективности понятия.

Вот против этого-то в действительности и направляются выпады агностиков против «гегельянского тождества мысли и действительности», против «гегельянской мистики», не преодоленной якобы марксистско-ленинской философией. И тот, кто этого еще не понял, тот ровно ничего не понял ни в марксистско-ленинской теории отражения, ни в марксистско-ленинском отношении к гегелевской диалектике, ни в самой этой гегелевской диалектике, тот просто не умеет отличить в гегелевской диалектике «мистику» от «рационального зерна» и принимает рациональное зерно за «мистику», а мистику — за «рациональное зерно».

В таком случае не только «тождество мышления и бытия», но и вообще всякое тождество противоположностей (диалектика) начинает казаться «гегельянской мистикой». И та же самая практика доказывает также и тождество логики с диалектикой, т. е. тождество форм и закономерностей нашего мышления с формами и закономерностями развития природы и общества Логические закономерности суть не что иное, как осознанные и превращенные в активные формы и принципы нашей субъективной деятельности универсальные формы и закономерности развития объективной реальности.

Единственное отличие «логических» закономерностей от объективных всеобщих закономерностей развития универсума через противоречия заключается, как прекрасно сформулировал Ф. Энгельс, в том, что «человеческая голова может применять их сознательно, между тем как в природе — до сих пор большей частью и в человеческой истории — они пролагают себе дорогу бессознательно, в форме внешней необходимости, среди бесконечного ряда кажущихся случайностей»[15].

В том, что в «голове» универсальные диалектические закономерности осуществляются преднамеренно, с сознанием, целесообразно — и ни в чем ином, — заключается единственное различие «логических» закономерностей и закономерностей внешнего мира.

Поэтому-то «логика» есть не что иное, как осознанная и сознательно применяемая в науке и в жизни «диалектика». Это абсолютно одно и тоже. Это и есть ленинская позиция, согласно которой «диалектика, логика и теория познания [52] марксизма» — это одна и та же наука, а не три разные, хотя бы и «связанные» между собою науки.

Согласно В.И. Ленину тут «не надо» даже трех разных слов, а не только трех разных наук, разных и по предмету, и по методу, и по теоретическому содержанию.

Напротив, согласно юмистско-кантовскому тезису, мышление и бытие «не имеют между собою ничего общего», и, таким образом, любая попытка выявить в их составе тождественность, тождество есть «гегельянская мистика». В действительности борьбой против «мистики гегельянщины» всегда, начиная с Бернштейна, прикрывалась борьба против диалектики в пользу агностицизма.

Приписав и Марксу и Гегелю глупый тезис, согласно коему мышление и бытие суть непосредственно, буквально и абсолютно «одно и то же», эти теоретизирующие кантианцы противополагают ему — уже в качестве своей собственной позиции — противоположный тезис: «Мышление и бытие — не одно и то же». Верно, мышление и бытие не одно и то же. Только это не вся правда, а лишь ее половина. Другая половина правды состоит в противоположном утверждении: мышление и бытие суть одно и то же.

И любая из этих двух половинок подлинной конкретной правды, взятая без другой, действительно, есть вздор, нелепость, типичное заблуждение метафизического способа мышления.

Материалистическое решение проблемы тождества противоположностей мышления и действительности состоит в том, что действительность рассматривается как ведущая, определяющая сторона внутри этого тождества. Гегелевская же диалектика эту роль приписывает мышлению.

В этом — а не в том, что Гегель признает самое тождество противоположностей, а Маркс его отвергает, — и состоит действительная, а не мнимая противоположность материализма и мистики. Признают это тождество мышления и действительности как тождество противоположностей и Гегель и Маркс Только один его толкует идеалистически, а другой — материалистически. В этом-то и дело.

Нельзя забывать, что проблему тождества мышления и бытия можно решать и так, как ее решали Спиноза, Фейербах и Маркс, и так, как ее решали Фихте, Шеллинг и Гегель. А можно, конечно, и никак не решать, объявив эту проблему «псевдопроблемой», вечной и неразрешимой задачей. Это — тоже ответ, тоже решение, хотя и негативное. На нем и успокоились, как известно, Юм, Кант и их доживающие свой век запоздалые последователи, выдающие себя за единственных представителей «современной философии науки» и «логики науки». [53]

В действительности они путаются сами и запутывают других только потому, что органически не понимают ни «гегельянщины», ни различия между мистикой и диалектикой, ни диалектики как учения о тождестве противоположностей вообще, о тождестве мышления и действительности в частности.

Вывод из всего рассмотренного следует один. В принципе «тождества мышления и бытия» (или, другими словами, в утвердительном ответе на вопрос, существует ли такое тождество) заключается прежде всего признание факта превращения, перехода действительности в мысль, реального в идеальное, предмета в понятие и обратно. А это как раз тот факт, который всегда специально исследовала и исследует философия как наука. Законы этого «отождествления» мышления с действительностью и есть логические законы, законы диалектической логики. Поэтому можно сказать, что принцип диалектического тождества мышления и бытия — своего рода пароль на право входа в научную философию, в пределы ее предмета. Тот, кто этого принципа не принимает, будет заниматься либо чистой «онтологией», либо чистой «логикой», либо попеременно и тем и другим, но никогда не найдет действительного входа в диалектику как логику и теорию познания, в марксистско-ленинскую философию. [54]


Примечания:



1

Маркс К., Энгельс Ф. Избранные произведения в двух томах. Москва, 1953, т. II с. 351.



12

Там же, с. 42.



13

Там же, с. 44.



14

Там же, с. 1–2.



15

Маркс К., Энгельс Ф. Избранные произведения в двух томах, т. II, с. 367.








Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Наверх