Как на машине я обогнал самолет (продолжение)

...Просыпаюсь я именно в ту секунду, когда дед в ватнике с грохотом отворяет ворота сервиса. Просыпаюсь и обнаруживаю, что за мной — длиннющая очередь, автомобилей тридцать, а я первый.

Извлекаю из сумки свою сервисменскую куртку с нашивкой «Автосервис», напяливаю ее и иду к окошку мастера-приемщика, протягиваю документы:

— У меня замена поршневой группы третьего цилиндра, машина транзитная, — знаю, что транзитники обслуживаются в первую очередь: местный и завтра может приехать.

Мужик хмыкает с явным превосходством:

— Это надо еще глянуть.

— Слушай, мастер, — тычу я пальцем в нашивку, — я в Москве на твоем месте работаю, приезжай, проблем не будет.

Высокомерие свое он погасил, но техпаспорт все равно возвращает:

— Запчастей на твой двигун нет. Никаких.

— У меня все есть. С собой, — бью я его карту, а сам в ужасе от того, что он сейчас попросит: «Покажи». — Хочешь, принесу?

— Чего я поршня не видел, что ли, — ворчит дядя, но бумаги на въезд мне выписывает. — Ладно, заплатишь за одну работу.

Конечно же я блефую: у меня ничего нег. Наверняка и на их складе тоже ничего нет. Но я хорошо знаю, что в шкафчиках работяг есть все, только плати «бабки».

Мойка, сушка, и через десять минут мотор слушает местный корифей по двигателям.

— Похоже на палец, — подтверждает он мой диагноз. — Загоняй на эту яму. Есть, говоришь, детали?

Ко мне подходят двое замасленных хлопчиков, они будут снимать и ставить мой движок. Я открываю короткое производственное совещание:

— Парни, нужен поршень в сборе за любые деньги. Работать буду с вами, третьим. Если к полудню сделаем, выпишу вам персональную премию. Называйте сумму за все.

Да, провинция все же духовно гораздо здоровее центра, через десять минут они мне называют смехотворную даже по тем временам цифру: шестьдесят рублей.

— Сто, — отвечаю я. — Но заменим еще и шатунные вкладыши.

И работа кипит. Между делом добегаю до телеграфа и даю Маше телеграмму, что задерживаюсь на семь часов. Звоню Николаю — так, оказывается, зовут ночного парня.

— У меня все в порядке, через пару часиков должен уехать. Спасибо тебе, ты настоящий друг.

— Жаль, что не увидимся. Привет от Татьяны, она до сих пор очухаться не может.

— Совершенствуйся, и она всегда будет твоей.

— Всегда, может, и не надо... — Я хохочу, и он хохочет.

— Пока!

— Пока!

Я выезжаю из Харькова около трех часов дня — не быстро работает провинция. Иду сначала сотню: все-таки новый поршень, вкладыши, надо прикататься. Но через полчаса организм мой такой езды не выносит, и я нажимаю «гашетку» от души: авось пронесет!

Влетаю в столицу поздним вечером и первым делом звоню маме.

— Ой, Юрочка, ты откуда?

— Из Никополя.

— А куда?

— В Ленинград, к Маше, она там в больнице... — Я рассказываю о случившимся.

— Юрочка, у нас Валя умерла. Завтра похороны, ты сможешь? — Мама хлюпает носом и тоненько плачет в трубку.

Бог мой, моя любимая тетка, мамина сестра Валя умерла! В детстве она полезла на лестницу и упала вместе с ней, навзничь. И всю жизнь прожила горбуньей. Но вовсе не злой, а наоборот — очень доброй, смешливой.

— Мама, милая, не обижайся! Ты знаешь, что я Валю очень любил. Но там Маша одна, завтра праздники, а ей очень плохо... — я перевожу дыхание. — Мама, о живых надо прежде думать, о живых, ты согласна?

Милая, родная моя мама! Как ты всегда меня понимаешь, как просто мне во всем тебя убедить, потому что ты любишь меня. Ты оправдываешь меня даже там, где сам я оправданий себе еще не успел найти...

Залетаю домой, на Стрельбищенский, надо позвонить второму режиссеру в Ленинград. В квартире нашей мертво и пусто, все, как оставил я давным-давно. Кажется, что в какой-то иной жизни...

— Юра, как хорошо, что вы позвонили! Я Машу только что отвез в аэропорт, она сейчас вылетает в Минеральные Воды.

— Как?! Вчера вечером я с ней разговаривал, она встать не могла, ей телефон в палату приносили!

— А вы уже в Ленинграде?

— В Москве.

— Как хорошо, Юра, что вы в Москве. Маша тут с ума сходила, что вы приедете в Ленинград, а ее нет. Она сама лететь захоте... вернее, билет был только на этот рейс, а там съемочная группа простаивает, понимаете? Врачи разрешили...

— Дали бы человеку оклематься хоть пару дней! Что ж вы, киношники, за коновалы такие?! — ору я в трубку и аж трясусь.

— Юра, билеты достать невозможно. Этот рейс дополнительный, номер... с посадкой в Москве, а прибывает он в Минводы завтра в восемнадцать сорок. Встретьте ее в Москве, успокойте, а то она как вашу телеграмму из Харькова получила, расплакалась, ну вот, говорит, он сюда, как сумасшедший гонит, а я обратно...

— А когда посадка в Москве?

— Не знаю, позвоните в справочную...

Так... Я кладу трубку. Ничего себе разрывчик в рейсе — полсуток. Конечно, она поедет из аэропорта в Москву — куда? Ясное дело — к маме, здесь даже пожрать нечего. Ну, встречу я ее и что? Отвезу в аэропорт и погоню вслед? А может, рванем на «блондинке» в Пятигорск вместе, вот кайф! Нет, куда Маше такой путь вынести, в тряске, в ней еле душа держится.

А не махнуть ли мне сразу в Минводы, вот уж она там ждать меня не будет. И — в гостиницу, отдыхать, я им покажу съемки! Так...

Я беру автомобильный атлас, считаю — до Минвод по прямой через Воронеж тысяча триста, через Волгоград километров на сто пятьдесят больше, но зато дорога — стрелочка, среднюю сто можно держать. Это — пятнадцать часов, час резерва, значит, выезжать нужно не позже двух ночи — пару часиков я сейчас вполне могу поспать.

Ставлю будильник в пустую кастрюлю, плюхаюсь в наше с Машкой спальное ложе и вырубаюсь...

В два пятнадцать ночи я уже заливаю под горло все бензиновые емкости, а в три под колесами «блондинки» щелкают стыки бетонных плит Каширского шоссе — хорошо ехать ночью! Никого вокруг, дорога, словно взлетная полоса. На спидометре сто сорок, а кажется, что машина, ревя и дрожа, стоит: ни кустов, ни столбов в степи, ничто не летит назад, только на асфальте, размытом скоростью, недвижно лежат желтые пятна фар.

На такой дороге скучно и сонно, но если сна нет — хорошо думается. А сон есть. Останавливаюсь и, как учили старшие, пятнадцать кругов вокруг машины. Все, на полчаса мне бодрость обеспечена, а там уже рассвет.

Ловлю себя на том, что еду и в темноте улыбаюсь — это я думаю о Маше. Без конца вспоминаю ее всю и в отдельности, по черточкам — так тепло на душе от того, что она есть у меня, что я нужен ей. Почему я так верю ей? Почему она не сможет однажды сказать: «Извини, я полюбила другого»? Сможет, любая женщина сможет, если дать ей это сделать. Если не влюблять ее в себя снова и снова, каждый день, утром и вечером. Любовь это не «дано», как в школьной задачке, это — «требуется доказать». В статике она умирает.

Многими часами позже я узнаю, что из аэропорта Маша приехала на такси не к родителям, а в нашу пустую, голодную и холодную квартиру, легла в уже остывшую от меня постель, завела тот же, в той же кастрюле будильник и поплакала от того, что мчит ее любимый к ней в Ленинград, не ведая того, что она летит в Минеральные Воды.

Рассвет начинается где-то за Тамбовом. Гигантские просторы розовеют. Темнота стремительно съеживается и забивается в конце-концов в мою машину, куда-то под педали. Слоятся туманы, нежно-розовые дрожащие капли растут на стеклах «блондинки» и косо ползут в прошлое.

В магнитофоне кассета оркестра Поля Мориа. Как же потрясающе они совпадают — чистая, радостная симфония рассвета и эта музыка! Я еду, я лечу над землей и еще не знаю, что через много-много лет, до конца жизни, где бы меня ни застала музыка Поля Мориа, я тотчас же вздрогну, пораженный вернувшимся тамбовским рассветом, майским утром тысяча девятьсот восемьдесят первого года, его запахами, его скоростью, его счастьем...

Скрежет в передней правой ступице возвращает меня к действительности. В секунду прошибает холодный пот — вокруг Сальские степи, ни жилья, ни дымка, ни живой точки на горизонте. Только кричат и кружатся неподалеку какие-то птицы, плывет маревом асфальт, будто мокрый.

Поднимаю колесо на домкрате, проворачиваю его несколько раз, и на асфальт падает камешек, застрявший между тормозным диском и его кожухом — он и скрежетал.

Уф-ф! Слава Богу, умница ты, моя «блондинка», — с нежностью целую ее в горячее чумазое крыло, — так держать, не подведи, не так уж много и осталось нам с тобой.

Опять дорога, опять скорость, опять горелая, черная земля по обочинам. Иногда видны дым и пламя — горит выжженная солнцем степь, горит как порох. Спать уже хочется по-настоящему, но спать никак невозможно, иду впритык, без запаса. Приходится останавливаться, брать попутчиков, чтобы с ними разговаривать.

Выбираю поприличнее: один в галстуке, другой с портфелем. Денег ни с кого не беру, такой у меня принцип на всю жизнь. Скоро Ставрополь, уже просто пахнет Северным Кавказом — всего пять часов мне осталось до встречи со своей любимой женщиной. Что же я скажу ей в первую секунду?..

Почему-то вспоминается, как мы с ней познакомились. Вы думаете, что это случилось в Ялте, на съемках? Нет, гораздо раньше, года за два до этого, в нашей с первой женой квартире на Беговой, когда был я добропорядочным семьянином и ни о каких романтических приключениях не помышлял.

Был в ту пору в моей записной книжке телефон одного киноактера, не очень, впрочем, знаменитого, помогал я ему с ремонтом его автотехники. Было, не скрою, лестно общаться с представителем богемы. В его же записной книжке иметь мой телефон — личного автомеханика — было тоже престижно в ту пору, как телефон знакомого гаишника, врача, мясника. Позже я стал замечать своего знакомого актера в фильмах и с гордостью тыкал перед женой пальцем в экран телевизора.

Однажды вечером он позвонил мне и попросил разрешения зайти, но не одному, а с девушкой, «известной актрисой Мариной Дюжевой». Предупредил, что у Марины какие-то проблемы, стрессы, попросил быть с ней поделикатнее. Господи, кто же не знал тогда Марину Дюжеву — мы с женой забегали от нашего скудного холодильника к столу и обратно, нашли даже бутылочку сухого. Пригасили верхний свет, чтобы убожество нашего дома в глаза таким гостям не бросалось, сдвинули кресла.

...Мы уютно сидели вчетвером. Костя, наш сын, спал в соседней комнате, всем вниманием за столом владела Марина, Маша, как попросила она себя называть.

Не без волнения смотрел я на такое знакомое по фильмам лицо — эта девушка производила впечатление. Не бьющей через край, но ясно читающейся в ней страстностью. В сочетании с наивностью страстность придавала ей какую-то неизъяснимую прелесть. И еще заметил я в ней — «настоящесть».

Маша рассказывала, как недавно позвонил ей незнакомый мужчина и попросил спуститься в подъезд, и было уже поздно, но она, замирая от страха, спустилась. Мужик оказался свирепого вида и держал руку за пазухой, и когда он начал приближаться, а она решила бежать вверх по лестнице, мужик вытащил руку из-за пазухи и в ней оказались... подснежники, которые вез он из Мурманска, так как был северным моряком...

Мы с женой, замирая от восторга, эту историю выслушали. Потом я увел Машу на кухню, мы курили, я что-то говорил ей, а она все оглядывалась и восторгалась нашей большой квартирой с высокими потолками.

Можно ли было представить тогда, что передо мной — моя будущая жена, мое счастье?..

Вот оно, Ставрополье: мелькают поселки, объятые зеленью, холмы, дорога плавно изгибается меж них, она горячая, колеса свистят, брызжут гудроном, надо бы давление в них спустить — по такой жаре да на такой скорости...

Неожиданно в меня входит ощущение автокентавра, человека-машины, то самое восхитительное ощущение, которое бывает так редко, если сутки-двое почти без перерыва посидишь за рулем. Кажется, что это не машина, а твое тело стремительно летит над землей, настигает попутки, огибает их, уходит от встречных, легко взлетает на холмы и устремляется с них с такой скоростью, что дух захватывает, а дрожащая стрелка спидометра застывает, упершись в ограничитель! Колеса, борта — это все твое тело, кожа, мышцы, нервы, и ты уже не властелин машины, ты сам машина, ты уже властелин дороги, времени и пространства.

Не езда, а поэма.

Спешащему кентавру трудно сбавлять скорость. Но надо: пошли деревни, тракторы, посты ГАИ. Вижу почему-то «блондинку» со стороны — ужасающий и грозный у нее вид: трехтысячекилометровый слой грязи, бока, исхлестанные дождями и ветрами, причем исхлестанные не косыми потоками, как у нормальных водителей, а строго горизонтальными — как у сумасшедших. В боковые стекла ничего не видно, по краю лобового стекла, куда не достают щетки, — шоколадная кайма, траву сажать можно, — боевой вид, ничего не скажешь.

В аэропорт Минеральных Вод я врываюсь за сорок минут до прибытия самолета.

На заднем сиденье, в сумке, аккуратно, еще в Москве запакованные первые в моей жизни фирменные джинсы «Blue Dollar», первые в моей жизни фирменные кроссовки «Аdidas», красно-белая легкая куртка «Marlboro», две бутылки моего любимого марочного «Варцихе», салями, банки красной и черной икры, крабы, пара пачек овсяного печенья — все это неимоверное по тем временам богатство я купил на гонорар от моей первой повести, вышедшей накануне отъезда в «Новом мире».

Паркуюсь, беру свой джентльменский пакет с «фирмой», туалетные причиндалы и в состоянии прострации, с гудящей от скорости головой, на ватных ногах иду в заплеванный аэропортовский туалет. Вид мой не лучше, чем у «блондинки»: щетина, воспаленные глаза, жесткие от пыли, вздыбленные волосы, стоптанные грязные кеды и вздутые на коленях линялые трикотажные тренировочные штаны.

Такие же небритые, как я, грузины и осетины в кепках и один милиционер изумленно наблюдают, как я раздеваюсь до плавок, моюсь в аж черной от грязи раковине холодной водой, но с мылом, тщательно бреюсь наощупь, так как зеркала нет, мою голову, вытираюсь своим полотенцем, потом опускаю всю свою одежду, по очереди, в урну и, наконец, одеваюсь во все фирменное.

Они ничего не говорят, даже не спрашивают, где достал, наверное, я слишком уверенно все это проделываю.

Потом я покупаю большой букет тюльпанов с невероятно огромными бутонами и подхожу к двери прибытия пассажиров: уже идет ее рейс.

Я вижу Машу издалека: в своем зеленом плащике она не спеша идет рядом с каким-то парнем. Тот несет ее сумку и что-то рассказывает. Маша рассеянно кивает ему в ответ и смотрит под ноги: она никого не ждет.

Я не могу выстоять у этой двери и бегу, нет, сдерживаюсь — иду ей навстречу.

— Маша!!

Видели бы вы ее лицо — ради одной этой секунды стоило нестись три тысячи километров!

— Юрка... Юрка!!!

Я подхватываю ее на руки — легкую, почти невесомую, несу к машине.

— Гея, Геюшка, ты — волшебник?

Господи, как же я ждал этих слов! Сколько долгих часов, сколько сотен километров я слышал их сквозь гул скорости и треск дождя: «Гея, ты волшебник?» И, конечно же, у меня готов на них ответ, я выверил его за многие часы сотни раз — до буквы.

Я опускаю ее у машины на ноги, обнимаю крепко-крепко и шепчу в самое ухо:

— Это тот случай, когда машина может обогнать самолет.








Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Наверх