Глава XIII

Нетрудно представить себе, как омрачил высокое собрание печальный рассказ; среди присутствующих не было человека, у кого не погиб или не был взят в плен друг или родственник: тот потерял сына или брата, эта – любимого супруга. А король Франции потерял всю свою прекрасную, огромную кавалерию.

Поплакав о мертвых, стали думать, как вызволить из плена живых. Решили послать к Баязету нарочного и склонить вождя неверных к переговорам, – но для этого нужно было выяснить, что императору больше всего по вкусу. Прослышали, например, что ему очень нравится ловля птиц и что ежегодно его друг сеньор Галеас Миланский посылает ему белых соколов. Тогда раздобыли дюжину прекрасных, хорошо выдрессированных кречетов, за которых заплатили золотом, ибо эта порода птиц редка. Сир де Хелли заметил, что Баязет любит ковры, и посоветовал присоединить к первому подарку еще один – ковер с вытканными на нем человеческими фигурами, одно из тех прекрасных изделий, которые умеют изготовлять лишь в Аррасе. Герцог Бургундский сам отправился в Аррас и купил там великолепный ковер, воспроизводивший всю историю великого царя Александра Македонского, который, по словам Баязета, был его предком. К этим подношениям добавили еще мелкие поделки из золота, сработанные лучшими мастерами, реймское полотно, брюссельский шарлах, дюжину сильных борзых и десяток прекрасных лошадей, покрытых бархатной попоной, сверкающих золотом и слоновой костью.

Поскольку миссия де Хелли была закончена, он распрощался с королем и герцогом Бургундским, намереваясь сдержать слово, данное Баязету, и вновь предать себя в его руки. Герцог Филипп просил сеньора де Хелли самого доставить подарки императору, ибо он рассудил, что Баязет с большим удовольствием примет их от того, кого он сам выбрал посланником, но храбрый рыцарь ответил: неизвестно, какая ему уготована судьба, может статься, он никогда уже не вернется во Францию. А посему с ним вместе отправились, дабы по возвращении сообщить о результатах посольства, сир де Вержи, управитель графства Бургундского, сир де Шатоморан, который так успешно провел некогда переговоры с Англией, и сир де Лериген, управитель графства Фландрии. Госпожа де Куси послала за своим мужем и двумя своими братьями шевалье Робера Дена из Камбрези, в сопровождении свиты из пятерых дворян и оруженосцев. Это посольство должно было проехать через Милан и, по совету герцогини Валентины, запастись письмами к императору Баязету от герцога Галеаса. В знак благодарности за такую услугу король Франции позволил этому сеньору украсить свой герб королевскими лилиями.

Как только послы отбыли, герцог и герцогиня Бургундские занялись сбором денег, предназначавшихся для выкупа пленников; они покинули Париж и удалились в Дижон, чтобы самим определить сумму налога, которым они намеревались обложить своих вассалов.

Таким образом, вся власть перешла в руки герцога Орлеанского. Он немедленно и очень ловко воспользовался обстоятельствами, так что король полностью доверил ему управление государством и дал ему право замещать его, когда он сам будет не в состоянии управлять страной.

А в это время в Англии вспыхнула революция, Франции предстояло испытать на себе ее влияние.

Граф Дерби, приезжавший, о чем говорилось раньше, на празднество, устроенное в честь королевы Изабеллы, чтобы помериться силой и ловкостью с герцогом Орлеанским, был, как известно, сыном герцога Ланкастера и пользовался мощной поддержкой в Англии. Его отец недавно скончался, оставив после себя богатое наследство, однако король Ричард отказал, вопреки закону, графу в праве наследования: он боялся, как бы благодаря огромному состоянию у графа не появились новые сторонники. Граф Дерби оказался на сей раз во Франции не как королевский посланец, а как изгнанник. Небольшая стычка графа Дерби с графом Ноттингемом оказалась для короля достаточным предлогом, чтобы удалить из Англии того, в ком король видел своего врага.

Этот несправедливый по отношению к графу Дерби акт оказал действие прямо противоположное тому, на какое рассчитывал король; вся знать и духовенство приняли сторону изгнанника. Народ, раздавленный налогами, страдавший от «набегов» ратников, – им не платили, и они пробавлялись грабежом, нападая то на земледельцев, то на торговцев, – народ, уставший от этих напастей, роптал и, казалось, ждал только случая, чтобы присоединиться к знати и выступить против короля. Граф Дерби ждал, в свою очередь, подходящего случая. Таковой вскоре представился. Ричард отправился в поход на Ирландию, а граф тем временем получил письмо, где говорилось, что если у него хватит мужества, чтобы поставить голову против королевства, то настало время переплыть пролив. Граф Дерби немедля распрощался со своим кузеном герцогом Бретонским, который приютил его у себя, и отплыл из Гавра; спустя два дня и две ночи он высадился в Равенспуре, в Йоркшире, находящемся между Холлом и Брэнтоном.

Его путь к Лондону был сплошным триумфом, так ненавидели короля Ричарда. Жители городов отворяли ворота и, преклонив колени, протягивали ему ключи, менестрели сопровождали его шествие хвалебными песнями, женщины бросали к его ногам цветы. Когда Ричарду стало известно все это, он вернулся вместе с армией в Англию и остановился у стен столицы. Но его солдаты отказывались сражаться за него, и это вынудило короля сдаться в плен. Его препроводили в Лондонскую тюрьму с необычайно толстыми стенами. Было проведено следствие по делу короля, он был низложен обеими палатами, а граф Дерби провозглашен королем Генрихом IV. Он получил корону и скипетр из рук того, кого он лишил власти.

Эту новость принесла во Францию госпожа де Куси, приближенная королевы Изабеллы; бедняжка, познавшая в любви лишь разочарование, а в обладании властью – одно лишь горе, возвращалась во Францию вдовой при живом еще, но уже осужденном на смерть муже. Каждый понимал: короне Франции брошен вызов, и это не должно оставаться безнаказанным, но что было делать, когда в стране не хватало ни денег, ни людей. Герцога Орлеанского огорчала эта беспомощность, но он был настолько взбешен наглостью графа Дерби, что послал к нему от своего имени вызвать его на поединок герольда своего Орлеана и начальника своих герольдов Шампаня, герцог предлагал драться до последнего, не щадя друг друга, место и оружие пусть укажет сам король. Генрих IV ответил отказом.

Что касается герцога Орлеанского, то он был таким управителем, который, по словам мудрого историка Ювенала, сам нуждается в управителе; чтобы ни он сам, ни королева ни в чем не ущемлялись, герцог придумывал все новые налоги: не успевали уплатить один, как уже следовал другой. Выкачав все из простого люда, герцог взялся за духовенство. Но не желая, чтобы его сочли вымогателем, герцог объявил о заеме. Эта мера разделила духовенство на два лагеря: одни отказались от взносов, и только силой у них удалось изъять из амбаров четверть собранного урожая; другие же, прихлебатели и подпевалы герцога Орлеанского, изгнали из общины тех, кто не подчинился приказу. Регента подобный скандал отнюдь не привел в восторг, раскол в духовенстве побудил его огласить новую сумму, общую для всех: для знати, для духовенства и для народа. С этим якобы согласились герцоги Бургундский, Бурбонский, Беррийский, в чьем присутствии, как уверял регент, и был подписан эдикт.

Однако герцоги Бурбонский и Беррийский заявили, что их приплели напрасно; герцог Бургундский был занят выкупом своего сына и, услышав, что граф Невэрский возвращается в Париж, решил тоже отправиться туда, дабы самому уличить во лжи своего племянника.

Узнав, что герцог Бургундский тронулся в путь, герцог Орлеанский смекнул, что при таком обороте событий ему несдобровать, и тут же от имени короля издал новый указ, отменявший предыдущий, на чем, мол, настаивали королева и он сам, – таким образом, последний налог не превышал предыдущего. Но это не остановило герцога Филиппа; в акте отступления он усмотрел признание в слабости своего противника и решил воспользоваться ею. Едва прибыв в Париж, он свиделся с герцогами Бурбонским и Беррийским, которые так же, как и он, были скомпрометированы; самым почтительным образом они попеняли королю и добились созыва совета. Совету надлежало выбрать, кому из двух герцогов управлять страной, а чтобы у него не были связаны руки присутствием претендентов, герцог Филипп соглашался не появляться на ассамблее, но при условии, чтобы и его племянника там не было.

Герцог Орлеанский согласился, хотя и предполагал, что решение будет не в его пользу: за ним охотно признавали качества, присущие славному и смелому рыцарю, но в большинстве случаев отказывались видеть в нем человека государственного ума, – вот почему он был скорее раздосадован, нежели удивлен, когда ему сообщили, что партия герцога Бургундского взяла верх, а что ему советуют заниматься своими делами и не лезть в чужие.

Итак, соперники оказались лицом друг к другу с новой занозой в сердце, но их было уже так много до этого, что одной меньше, одной больше, не имело, как им казалось, значения. Герцог Орлеанский как будто бы нашел утешение в открытом и настойчивом ухаживании за графиней Невэрской, невесткой герцога. Таким образом он мстил за свое поражение. Дальше мы увидим, как отомстил за себя граф Невэрский.

С выкупом у Баязета пяти пленников, – а их осталось только пять, – все было улажено. Пять, потому что сир де Куси умер в плену, о чем не переставали сокрушаться его друзья; император вернул свободу мессиру Жаку де Хелли, всячески превознося его мужество и верность слову. И вот в день отбытия на родину, каковое было разрешено императором, рыцари пришли к нему прощаться. От имени своих друзей и от себя лично граф Невэрский выразил признательность императору, ибо он обращался с ними с надлежащей учтивостью. Тогда Баязет сделал знак приблизиться к нему, граф хотел преклонить колено, но Баязет удержал его, взяв за руку, и сказал по-турецки, а переводчик перевел на латынь такие слова:

– Жак, мне известно, что у себя на родине ты всеми почитаемый человек. Ты сын благородных родителей, у твоего отца предки – королевской крови. Ты молод, и, возможно, по возвращении на родину, тебя начнут порицать, насмехаться над тобой за то, что произошло, – ведь этот поход был как бы твоим посвящением в рыцари, – а ты, дабы уйти от позора, созовешь великое множество людей для нового, как вы говорите, крестового похода. Если б я боялся тебя, то заставил бы тебя, равно как и твоих друзей, поклясться своей верой и своей честью никогда больше не выступать против меня. Но мне это ни к чему, возвращайся к себе на Запад и поступай, как тебе заблагорассудится. Можешь опять собрать огромную армию и опять пойти на меня, я встречу тебя во всеоружии, и ты увидишь, готов ли я для новой битвы. Предупреждаю не только тебя, но всех, кому ты сочтешь нужным это передать. Я рожден для ратных подвигов. Мое дело – завоевывать.

Сказав так, – и тот, кто слышал эти слова, вспоминал их всю жизнь, – Баязет передал пленников сеньорам Метленскому и Абидосскому, которым было поручено вести переговоры, что они и сделали как нельзя лучше. Люди императора проводили их до самых галер и покинули их только тогда, когда увидали, что якорь поднят. Флотилия взяла курс на Метлен, куда она и прибыла без всяких происшествий.

Там их с нетерпением ждали. Им был оказан пышный прием женой губернатора, которая состояла в свите императрицы Константинополя. Она довольно наслышалась о Франции и была польщена, что ей досталось принимать знатных господ. Она велела приготовить для них самые роскошные покои дворца, и там, вместо своих старых, истрепанных костюмов, они нашли новые, в греческом духе, одежды, сшитые из лучших материй Азии. Не успели они переодеться, как возвестили о прибытии маршала Родоса мессира Жака де Бракмон. Он должен был препроводить рыцарей на остров Родос, где их с радостным нетерпением ждал великий приор. Рыцари распрощались с сеньором и сеньорой Метленскими, которые так радушно приняли их, и отплыли на остров Родос. В плавании они находились всего несколько дней, на берегу их уже ожидали самые знатные сеньоры острова – им не терпелось засвидетельствовать свое почтение французским рыцарям; сами хозяева были столь же набожны, сколь воинственны: на их одеждах был вышит белый крест в память о страстях Христовых, и они поддерживали любую вылазку, любой выпад против неверных.

Великий приор, а вслед за ним самые знатные рыцари разделили между собой честь принимать графа Невэрского и его соратников; они даже предложили гостям деньги, в которых те очень нуждались, и Жан Невэрский принял от них для себя, равно как и для своих друзей, тридцать тысяч франков, записав их как свой долг приору, несмотря на то что треть, если не больше, была поделена между его собратьями.

Во время их пребывания в городе Сен-Жан, где они ждали галер из Венеции, внезапно заболел и отошел к праотцам сеньор де Сюлли мессир Ги де Ла Тремуй. Смерть словно вцепилась в этих людей, уже видевших себя на краю могилы; казалось, она напоминала, что упасть туда стоит меньшего труда, чем выбраться оттуда: не так давно они похоронили сира де Куси, и вот уже сир де Ла Тремуй закрыл глаза, чтобы никогда их больше не открывать. Над всеми будто нависло проклятье, возможно, что ни одному из них не суждено увидеть родную землю. Они погребли умершего друга в церкви св.Иоанна Родосского, исполнив свой последний печальный долг по отношению к нему, – теперь их оставалось четверо, и они поднимались на суда, прибывшие из Венеции, которые вошли в порт, когда они хоронили товарища.

Лоцману было наказано, чтобы он на пути в Венецию останавливался у каждого острова; так и усталость меньше бы чувствовалась, да и граф смог бы посетить земли, лежащие между Венецией и Родосом. Вот почему путешественники высаживались в Модоне, Корфу, Левкаде и в Кефалонии, – здесь они оставались несколько дней: женщины этого острова были так прекрасны, что путешественники приняли их за нимф и роздали чаровницам большую часть золота, взятого в долг у приора Родосского совсем на другие цели.

С большим трудом удалось оторвать их от этих фей, в конце концов они решились покинуть остров, ибо впереди лежало еще несколько островов, которые тоже надо было посмотреть. Итак, они вновь поднялись на суда и с помощью где весла, где ветра достигли Рагуза, а затем Зары и Паренцо, там они перебрались на более легкие суда, потому что у Венеции море так мелко, что крупные галеры там не могут пройти. В Венеции графа Невэрского уже поджидали люди, посланные ему навстречу герцогом и герцогиней. Вскоре прибыли сир де Ожье и де Хелли вместе со всем своим домом, а за ними следовали фургоны, нагруженные золотой и серебряной посудой, роскошными одеждами и разным бельем. Жан Бургундский тронулся в путь со всем надлежащим сеньору его ранга великолепием и вошел во Францию скорее победителем, нежели побежденным.

Спустя какое-то время после возвращения, в своем замке де Хал, на семьдесят четвертом году жизни скончался Филипп Смелый, и таким образом регентство перешло к герцогу Орлеанскому.

А граф Невэрский стал герцогом Бургундским.

Ровно через одиннадцать месяцев умерла герцогиня, и Жан Бургундский стал графом Фландрии и Артуа, сеньором Саленским, палатином Малина, Алоста и Талманда, то есть одним из самых могущественных христианских князей.