ИМЯ МАДАМ ДЮ КАЙЛА СЛУЖИЛО ПАРОЛЕМ ДЛЯ КОРОЛЕВСКИХ ГВАРДЕЙЦЕВ.

Он выставлял свою любовь напоказ, словно какой-нибудь школьник.

(Андре Ламанде)

Множество раз виконт Состен де Ларошфуко, усадив мадам дю Кайла к себе на колени, пытался заставить ее понять, что для спасения монархии, счастья всех французов я к вящей славе Церкви ей совершенно необходимо немедля стать любовницей короля Франции.

Вместо ответа красавица мурлыкала бывший в те времена в моде романс. Однако виконт продолжал настаивать на своем, и когда в один прекрасный день ее терпение истощилось, она спрыгнула с колен виконта и заявила:

— Послушайте, Состен, и хорошенько запомните:

если вы еще хоть раз сделаете мне подобное смехотворное предложение, я уйду и более не возвращусь!

Будучи осведомлены о категорическом отказе мадам дю Кайла, ультрароялисты решили было отказаться от своих замыслов, как вдруг нечаянный случай весьма кстати пришел им на помощь.

В конце 1817 года г-н дю Кайла, с которым Зоэ уже с 1804 года жила раздельно, внезапно подал на свою супругу в суд, публично обвинив в супружеской измене и заявив, что она недостойна воспитывать их детей — Валентину и Уголино.

Узнав о том, что супруг собирается лишить ее дорогих малюток, мадам дю Кайла была потрясена до глубины души. Заливаясь слезами, она бросилась к любовнику и упала в его объятия.

— Что же мне делать? — спросила она. Виконт не преминул воспользоваться удачно представившейся ему возможностью и сладким голосом высказал свое мнение.

— Нужно идти просить покровительства короля.

В тот же вечер Зоэ через посредничество принца де Конде, в доме которого она жила, подала королю прошение с просьбой дать ей аудиенцию и спустя, два дня была принята в Тюильри.

Увидав ее к дверях своего кабинета, король улыбнулся:

— Вы теперь еще красивее, чем были в Хартвеле. Затем король сказал комплимент о прическе мадам дю Кайла, ее платье и о смелости выреза ее декольте. Пока он говорил, его толстые, как сосиски, пальцы нервно постукивали по подлокотникам любимого кресла на колесиках, в котором он сидел…

Однако мадам дю Кайла пришла не для пустой болтовни. Она горько — «прекрасная актриса» — разрыдалась и сообщила Людовику XVIII, что муж хочет отобрать у нее детей.

Ее слова возымели неожиданное действие: король разразился слезами. Затем он невнятно проговорил сквозь слезы:

— Кому, как не мне, понять ваше горе, сударыня, ведь и у меня хотят отнять мое дорогое дитя…

Мадам дю Кайла, ошеломленная и недоумевающая, спрашивала себя, о каком же из принцев могла идти речь и нет ли у короля какого-нибудь побочного сына, о котором до той поры никому не было известно. Однако через секунду она поняла, что «дорогое дитя» был не кто иной, как министр Деказ, тот самый, чье место в сердце короля она и должна была занять.

Зоэ склонила голову, давая понять королю, что полностью разделяет его горе, и Людовик XVIII, тронутый ее сочувствием, зарыдал еще сильнее. Зоэ, обладавшая врожденным чувством такта, зарыдала ему в унисон, и целых пять минут они оба плакали; горючими» слезами.

В конце концов монарх успокоился и обещал лично содействовать тому, чтобы г-н дю Кайла оставил свою супругу в покое.

— Теперь вы сядете рядом со мною, — сказал он Зоэ. — Невозможно удовольствоваться лишь лицезрением розы, нужно еще вдохнуть ее аромат… — Разволновавшись, Зоэ резко поднялась со своего места и неловким движением задела столик, где лежали бумаги, от толчка разлетевшиеся по всей комнате.

Мадам дю Кайла покраснела до корней волос, собрала бумаги с пола и принялась, как пишет Хильда де Невиль. раскладывать их, «прочитывая по несколько строк в конце и в начале каждой страницы, чтобы вернуть бумагам нарушенный порядок. Король молча, но с интересом наблюдал за ней.

Именно это молчание внимательно слушавшего ее короля привело мадам дю Кайла в крайнее замешательство. Она сбилась и, чувствуя, что не может сложить эти бумаги в должном порядке, смутилась окончательно.

— Продолжайте чтение, прошу вас, — благожелательным гоном прервал свое молчание король. — Ваш голос очаровал меня. Я желал бы чаще иметь подле себя столь искусную чтицу. Большое удовольствие слушать вас и еще большее — лицезреть.

Понимая, что будет выглядеть смешно, если запротестует и не пойдет навстречу желаниям старика, мадам дю Кайла продолжила чтение, не понимая ровно ничего из бывшего у лее в руках доклада министра, порядок в листах которого ей удалось, наконец, восстановить».

Это незначительное происшествие стало решающим в деле обольщения короля. Когда мадам дю Кайла положила бумаги на место, он посадил ее рядом с собой и долго гладил ее волосы, читая что-то из Буффлера, и даже позволил себе щелкнуть пальцем по ее левой груди, давая тем самым понять, что находится в игривом расположении духа.

Затем король отпустил мадам дю Кайла, сказав ей на прощание, что желал бы снова в скором времени увидеть ее. Виконт де Бомон-Васси пишет в свойственном ему стиле: «…таким образом, план обольщения короля, задуманный в политических целях, удался с первой же попытки благодаря неожиданному вмешательству случая».

Через неделю мадам дю Кайла снова получила аудиенцию у короля. Толстяк король, написавший в ее честь мадригал чрезвычайно скабрезного свойства, радостно встретив ее, сказал:

— Я поручил господину Деказу заняться вашим делом. Вам надо теперь чаще сюда приходить и тем самым доставлять мне радость каждый раз сообщать вам об успешном ходе вашего процесса.

Поначалу мадам дю Кайла наносила королю визиты по понедельникам, затем стала посещать его трижды в неделю. «И никто тогда не смел, — пишет Жильбер Стенжер, — беспокоить короля в его кабинете, включай министров, предупрежденных о том, что нарушить наложенный запрет они могут только в случае каких-либо чрезвычайных обстоятельств».

Во время этих свиданий с глазу на глаз, длившихся многие часы, Людовик XVIII усаживал мадам дю Кайла у своих ног и, поглаживая ее затылок, вел игривые разговоры.

Молодая женщина в конце концов смирилась с тем, что ей рано или поздно придется стать новой маркизой де Помпадур, и выслушивала самые нескромные шутки короля с невиннейшей улыбкой.

Вскоре, однако, король перестал довольствоваться чтением мадригалов и засовыванием двух пальцев за вырез корсажа Зоэ. Обуреваемый страстью, он захотел большего. Это желание явилось причиной забавного, но неприятного для действующих лиц происшествия.

«Однажды, — пишет маршал де Кастеллан, — Людовик XVIII, побуждаемый не знаю уж каким желанием или потребностью, сделал неловкое движение, вследствие которого оказался на полу. Мадам дю Кайла хотела помочь королю подняться, но его величество упал вторично, придавив всем телом руку мадам дю Кайла, и та стала испускать душераздирающие крики. Его величество тоже громко кричал, но никто из лакеев, свято исполнявших полученный приказ, в кабинет не вошел.

— Дураков нет, — перешептывались лакеи. — Это просто хитрость короля: он испытывает нас; но мы докажем его величеству, что умеем в точности исполнять его приказы!

В конце концов, приложив неимоверные усилия, мадам дю Кайла удалось с помощью короля высвободить руку, и она позвонила. Лакеи вошли в кабинет, и лежавший на полу король осыпал их градом оскорблений, после чего они водворили его в кресло.

Это несчастливое падение заставило всех во дворце смеяться до слез, но не затушило пламенной страсти короля. Напротив! Как влюбленный двадцатилетний юноша, Людовик XVIII дважды в день писал Зоэ записки, проезжал в карете мимо ее дома и приказывал подкатить свое кресло к окну, когда она от него уходила, чтобы видеть, как она садится в карету…

Мадам дю Кайла, которую куртизаны фамильярно называли между собой «Мадам Дюк…», стала приобретать все повадки фаворитки. По правде сказать, король делал все, чтобы вскружить ей голову. В дни ее посещений король давал своим гвардейцам в качестве пароля слово «Зоэ», или «Виктория» (второе имя молодой женщины), что офицерам казалось особенно забавным тогда, когда на дежурство заступал генерал Талон, брат мадам дю Кайла…

И, конечно же, Людовик XVIII засыпал ее подарками. Каждый раз, уходя от него, Зоэ уносила в своей маленькой зеленой сумочке тридцать тысяч франков, а однажды вечером, когда она должна была отправиться на бал, король под предлогом, что хочет полюбоваться прической, погрузив руку в ее волосы, оставил там восхитительную бриллиантовую заколку…

Ставшая почти официальной интимность в отношениях монарха и мадам дю Кайла послужила причиной забавного недоразумения.

Однажды в среду утром, когда канцлер Дамбре постучал в двери кабинета короля, тот воскликнул;

— Входите же, Зоэ!..

Увидев в дверях своего советника, король лишь улыбнулся, но с этого дня друзья канцлера Дамбре называли его не иначе, как Робинзоном Крузо, «потому что в среду он был « сги Zoe.

Каковы же были истинные взаимоотношения короля и фаворитки?

Похоже, что они не переходили границ того, что Андре Жид называл «бесплотными иллюзиями».

«Действительно, — пишет с присущей ему вычурностью г-н де Воксбель, — уже с давних пор Людовик XVIII был не способен совершать рыцарские подвиги мужественности в тех сладостных боях, что так любят дамы».

Впрочем, протокол вскрытия, которое будет произведено в 1824 году, подтвердит это. Но если мужские способности короля были почти равны нулю, то распутные мысли, напротив, все время занимали его ум. Бедняга король проводил долгие часы, мечтая об обнаженных красавицах.

Его воображение, натренированное долгой практикой и питаемое чтением гривуазных книг, вскоре позволило ему превращать в источник наслаждения самые незначительные прикосновения. Ему достаточно было взять в руки упругие, прекрасной формы груди мадам дю Кайла, чтобы тотчас же испытать необыкновенной силы содрогание. И, как пишет все тот же г-н де Воксбель, «счастье еще, что в подобные моменты король не бывал увенчан короной, поскольку сотрясение его тела достигало такой силы, что символ королевского величия рисковал упасть на паркет, будто сорванный порывом циклона…».

Среди множества любимых привычек Людовика XVIII была одна, которая доставляла ему — хотя и неясно, впрочем, каким образом — сильнейшее наслаждение. Король брал из своей табакерки щепотку табаку и помещал затем табак между грудей своей фаворитки «так, как если бы он клал его в сердцевину бутона розы», уточняет г-н де Витроль.

После чего король просовывал свой большой, типично бурбонский нос в это восхитительное место, вдыхал свою понюшку и сразу приходил в веселое настроение…

Иногда, движимый, подобно всем сладострастникам, склонностью к утонченному разнообразию, он усложнял свою задачу, прося мадам дю Кайла устроиться на его коленях в положении ребенка, которого собираются отшлепать. Затем король задирал ей юбки, сыпал табак на те ее прелести, что пониже спины, и нюхал его с очаровательных округлостей Зоэ…

Подобные живописные сценки разыгрывались, естественно, в обстановке полнейшей интимности, однако замочные скважины всегда были любимым источником информации для слуг, и все лакеи Тюильри вскоре узнали, откуда и каким образом Людовик XVIII нюхает свой табак.

Слуги разболтали эту историю, и она обошла все салоны Сен-Жерменского предместья, где некий острослов как-то вечером закрыл тему, сказав: решительно, мадам дю Кайла — женщина, которую весьма хорошо «принимают» при дворе.

Покорность, проявляемая Зоэ во время свиданий с королем, разумеется, щедро вознаграждалась.

После каждой встречи с мадам дю Кайла Людовик XVIII изощрялся в изобретении способов преподнести молодой женщине подарок. Ценность подарков, впрочем, менялась в зависимости от степени наслаждения, которое испытал венценосец. И когда мадам дю Кайла покидала дворец с новой бриллиантовой брошью на плече, куртизаны были счастливы от мысли, что король Франции сегодня «дрожал, подобно струнам арфы»…


Как-то вечером, когда испытанное Людовиком XVIII чувство далеко превзошло обычное наслаждение, толстяк король, еще не отдышавшись, усадил Зоэ к себе на колени и спросил:

— Дитя мое, читаете ли вы Библию?

Мадам дю Кайла, испугавшись, что зашла в своих стараниях развлечь монарха несколько далее, чем следовало, приняла виноватый вид и, надеясь оправдаться, ответила, что в ее библиотеке нет этой священной книги.

— Скоро она у вас будет! — объявил ей король.

Впоследствии, как это было и с маркизой де Помпадур, которую непочтительно называли «ножны короля», мадам дю Кайла получила прозвище «табакерка короля». Г-н де Кастеллан пишет, что однажды, когда фаворитка проходила через зал, где находились королевские гвардейцы, бывшие в тот день в карауле, те принялись усиленно чихать, чем мадам дю Кайла была оскорблена и даже пожаловалась Людовику XVIII.

Несколько дней спустя Зоэ действительно получила восхитительное издание Библии в великолепном переплете, украшенном ее собственным позолоченным гербом. Она почтительно раскрыла книгу, и глаза ее внезапно сверкнули, но, увы, этот блеск не имел ничего общего со светом веры.

Каждая гравюра, вместо того чтобы быть переложенной шелковой бумагой, была прикрыта новехоньким банковским билетом в 1000 франков.

В книге было пятьдесят гравюр …

Однако во время свиданий Людовик XVIII и мадам дю Кайла занимались не одними лишь пустяками. Получив надлежащие наставления от своего любовника, виконта де Ларошфуко, фаворитка старалась при помощи различных уловок побороть либеральные наклонности короля и заставить его разделить политические взгляды ультрароялистов. Благодаря обольстительной улыбке, искусству вести беседу и умению вовремя и в нужное место положить руку, что очень помогало в разговоре, мадам дю Кайла вскоре достигла весьма заметных результатов.

Тем не менее она еще не стала настоящей, полноправной фавориткой. Министр Эли Деказ сохранял свое влияние на короля, а тот продолжал называть Деказа своим «дорогим малышом» и посылать ему исполненные нежности записки.

Мадам дю Кайла, которая не могла манипулировать Людовиком XVIII так, как она этого хотела, стала искать способ избавиться от молодого министра и решила скомпрометировать его в каком-нибудь скандале.

Судьба предоставила ей еще более подходящий случай: убийство.

Вечером 13 февраля 1820 года герцог Беррийский, второй сын графа д'Артуа, женившийся в 1816 году на Марнн-Каролине, принцессе обеих Сицилий, был вместе со своей супругой в Опере.

Оба слегка нервничали. Герцогиня — потому что была беременна, герцог — потому что после спектакля у него было назначено свидание с танцовщицей Виржинией Орен, его любовницей.

Во время антракта Мария-Каролина ударилась грудью о дверную ручку. Герцог тотчас же использовал это незначительное происшествие как удачный повод отделаться от герцогини.

— Возвращайтесь в Елисейский дворец, — сказал ей герцог. — Я опасаюсь за вас: в вашем положении было бы неосторожным оставаться долее в театре после такого удара. Я досмотрю спектакль один.

Мария-Каролина согласилась с доводами мужа и спустилась к своей карете. Едва только она устроилась на подушках, как герцог со всех ног бросился к лестнице театрального подъезда. Он хотел как можно скорее подняться наверх, очутиться в своей ложе и ждать знака, который должна была подать ему во время танца Виржиния Орей. Внезапно из темноты появился какой-то человек и вонзил кинжал в грудь герцога.

— Я убит! — только и сумел вымолвить герцог и упал на тротуар у входа в Оперу.

Несколькими часами позже герцог Берийский скончался в ложе Оперы из-за того, что захотел провести вечер с одной из ее танцовщиц.

Убийца племянника короля Франции был арестован. Он назвался Лувелем и заявил, что действовал в одиночку.

Однако по взбудораженному известием о странном убийстве Парижу прошел слух, что кинжал в руку Лувеля вложил Деказ, люто ненавидевший герцога Беррийского.

Обвинение это родилось, естественно, в будуаре мадам дю Кайла и вскоре достигло желанной цели. Королю, пришедшему в ужас от размаха, который принял скандал, ничего не оставалось, кроме как смириться с необходимостью расстаться с Деказом, и он назначил своего любимца послом в Лондон.

Теперь мадам дю Кайла получила неограниченные полномочия…


21 февраля 1820 года из кабинета Людовика XVIII доносились жалобные стенания.

Лакеи, становясь в коридоре по очереди на колени, заглядывали в замочную скважину, восхищенные невиданным зрелищем; перед ними, уронив голову на свой письменный стол, плакал навзрыд король Франции…

Время от временя от рыданий его толстый, дряблый живот, подобный полупустому бурдюку, начинал сотрясаться, и прислуга молча покатывалась со смеху.

Людовик XVIII был безутешен. Он горевал, что его принудили изгнать премьер-министра, дорогого его сердцу Эли Деказа. Накануне того дня король отправил Деказу горькое и одновременно нежное послание:

«Приди навестить неблагодарного принца, который не сумел тебя защитить. Приди смешать свои слезы со слезами твоего несчастного отца…»

А наутро, когда фаворит укладывал чемоданы, он получил от короля еще одну коротенькую записку:

«Прощай! Я благословляю тебя, но сердце мое разбито. Целую тебя тысячу раз».

Согласитесь, письма эти — необыкновенный… Необыкновенные и единственные в Истории, поскольку в наши дни трудно представить себе главу государства, который бы писал в подобном гоне своему премьер-министру, отставленному от должности…

В течение нескольких дней Людовик XVIII сидел, облокотившись о свое бюро, перед портретом «дорогого отсутствующего» и стонал самым заунывным образом. Затем король, казалось, успокоился, снова стал улыбаться и более никогда не заговаривал о Деказе. Мадам дю Кайла, — надо отдать должное ее ловкости, — сумела при помощи одурманивающих ласк, нежнейших и сладчайших ароматов и своего возбуждающего чувственность присутствия изгнать из мыслей короля малейшее воспоминание об экс-фаворите.

Начиналось ее царствие…

Это проявилось со всей очевидностью, когда герцог Ришелье, заменивший Деказа на его посту, сформировал свое министерство. Люди, разделяющие идеи ульт-рароялнстов, усилиями красавицы графини получили ключевые посты в правительстве, что позволило графу д'Артуа и его друзьям вынести на голосование два чрезвычайных закона: первый — об упразднении личных свобод, а второй — о прессе, которую вновь обязывали получать предварительные разрешения на публикации и подчиняли цензуре…

Таким образом мадам дю Кайла мягко и осторожно вновь привела монархию к тому, чем она была до 1789 года…








Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Наверх