Глава 1

Оказавшись на поляне, куда приходят поваляться в пыли бизоны, я увидел, что мой отец лежит на земле со сломанной ногой, а лошади его и след простыл.

Солнце давно уже перевалило за полдень, и в воздухе стояла удушающая жара. Не знаю, сколько часов отец пролежал на этой поляне — три, а может быть и все четыре, — изнывая от зноя и умирая от жажды: его фляга с водой осталась в седельной сумке лошади. Я спешился и напоил его из своей фляги.

— Спасибо, сын. Похоже, я отпрыгался.

— Ты сломал ногу, — ответил я, — но с головой у тебя все в порядке. Несколько месяцев подряд ты только и делал, что обзывал меня последними словами, так что продолжай ругаться, а я пока займусь твоей ногой.

— Нет, ты сядешь на лошадь и отправишься в путь, сын мой. — Тело отца было напряжено, и я понял, что он еле сдерживается, чтобы не застонать от боли. — Все деньги, которые мы и наши соседи заработали с таким трудом, остались в седельных сумках моей лошади. Так что забудь обо мне и скачи за ней.

Если бы я был постарше, я бы, наверное, подумал сначала о деньгах, а потом уже об отце, хотя нет, вряд ли. В седельных сумках, о которых говорил отец, лежало двадцать пять тысяч долларов, из которых чуть меньше трети принадлежало нам. Мы получили эти деньги, продав стадо быков, которое пригнали из Техаса, и дома наши друзья с нетерпением ждали, когда же мы привезем им выручку.

— Сначала давай займемся твоей сломанной ногой, — сказал я.

Мы были одни в прерии, и я мало что мог сделать, чтобы облегчить страдания отца. Сломав несколько веток мескитового кустарника и обстругав их ножом, я изготовил какое-то подобие шины и привязал к его ноге.

Мы плохо ладили, я и мой отец, и вечно препирались по любому поводу. Мне уже исполнилось семнадцать лет, я чувствовал, как мои мускулы наливаются силой, и хотел, чтобы ко мне относились, как к взрослому. Однако теперь, вспоминая себя прежнего, я понимаю, что умел только хорошо держаться в седле и неплохо стрелять.

Отцу не нравились мои друзья, и в глубине души я готов был согласиться с ним, что это не те люди, с которыми стоит дружить. Но я был упрям и не желал слушать ничьих советов. Отцу не нравилось и то, что я слишком часто пропадал в овраге, упражняясь в стрельбе. Он не раз говорил мне, что люди, мнение которых достойно уважения, не очень-то уважают тех, кто слишком любит оружие.

— Зато в трудную минуту, — возражал я, — хорошо иметь рядом с собой человека, умеющего метко стрелять.

— Ты прав, — отвечал отец. — Но случается и так, что когда времена проходят, от иного меткого стрелка оказывается не очень-то легко отделаться.

Признаюсь, моей заветной мечтой было стать настоящим мужчиной, и вот мне наконец предоставилась возможность доказать наконец, на что я способен, а я не знал, что мне делать.

Впрочем, в одном я не сомневался — для начала нужно было найти воду и укрытие, чтобы без опаски оставить там отца. Устроив его в надежном месте, я мог бы отправиться на поиски отцовской лошади. И тут я сообразил, что следы убежавшего мерина обязательно приведут нас к воде, поэтому я помог отцу взобраться в седло моего коня, и мы отправились по этим следам.

Глупое животное сначала неслось вскачь, а потом перешло на шаг. Время от времени мы замечали места, где мерин останавливался, чтобы оглянуться назад или пощипать листья мескитового кустарника. Вскоре следы повернули на юго-запад, и во мне всколыхнулась надежда, что там-то мы наконец найдем воду.

Отец покачивался в седле с отрешенным видом, погрузившись в свои мысли. Мы оба понимали, что все теперь зависит только от меня, это было ясно без слов. Но из-за того, что он молчал, я испытывал огромное чувство вины перед отцом и одновременно проникался ответственностью за нашу судьбу. Неожиданно, когда до заката оставался всего час, мы увидели другие следы.

Это были следы подкованных лошадей, они шли с северо-запада. Судя по всему, лошадей было три… и всадники поймали лошадь отца.

Я знал, что на Техас приходилась чуть ли не половина всех бандитов нашей страны, так что не исключено, что люди, поймавшие нашу лошадь, были грабителями. Впрочем, не думаю, что и честный человек смог бы устоять перед соблазном прихватить с собой лошадь с двадцатью пятью тысячами долларов в седельных сумках.

— Похоже, что эти деньги для нас потеряны, сын. Ты что, собираешься воевать один против троих? Ты же понимаешь, что я не боец.

Когда мы выехали на берег ручья, на землю уже опускались сумерки. Ручей был не больше метра шириной, а некоторые места и еще уже, а вода в нем едва доходила до колена. Он протекал через почти полностью лишенную растительности долину, по берегам его росли низко склонившиеся над водой ивы, да кое-где попадались отдельные группы тополей.

Я помог отцу слезть с лошади и уложил его на траву, а потом отвязал флягу и наполнил ее водой из ручья.

— Отдохни пока здесь, папа, а я съезжу за твоей лошадью.

— Не делай глупостей, Эдвин. Ты останешься здесь.

Отец называл меня Эдвином только тогда, когда был сердит или чем-то сильно расстроен. Пропажа лошади привела его в полное отчаяние, да и сам я сильно расстроился.

Отец всегда дорожил своим добрым именем. Он понимал, что о человеке часто судят по тому, с какими людьми он водит дружбу, поэтому, увидев меня в компании Дока Сайтса, Малыша Риса и некоторых других парней, он приходил в бешенство.

Мои дружки часто похвалялись тем, что крадут коров, и, по-видимому, это были не пустые слова. Во всяком случае, я никогда не видел, чтобы они работали, зато в карманах у них водились доллары, да еще в таком количестве, какого у меня никогда не было, а ведь отец заставлял меня работать с утра до вечера.

Только сейчас я начал понимать, что означает для человека доброе имя. Если мы вернемся домой без денег, наши друзья, конечно, поверят нам, но найдутся и такие, которые вспомнят, что меня частенько видели вместе с Доком Сайтсом и Малышом Рисом, и по округе поползут слухи. Кое-кто решит, что мы присвоили деньги себе, и тогда прощай наше доброе имя — и отцовское, и мое.

Мы с отцом всегда были бедны. Когда я родился, наша семья жила далеко на Востоке, но, устав от нищеты, отец перебрался на Запад и получил здесь земельный надел. Осенью того же года весь его урожай сгорел, и весной ему пришлось засевать поле семенами, взятыми взаймы, но летом на поле налетела саранча и съела все подчистую.

Отец работал, не разгибая спины, но два года подряд была засуха, и в результате мы лишились своей земли. Я слышал разговоры, что люди, у которых нет денег, — никчемные люди, но тот, кто так говорит, никогда не видел истинных работяг, таких, как мой отец да и наши соседи.

Мы переехали в Техас, подали заявку на землю и в течение трех лет работали, как каторжные. Мы построили дом и амбар и даже обзавелись скотом в пару сотен голов, но на нашу ферму напали команчи, угнали стадо, все постройки сожгли. Команчи убили и моего дядюшку Бада.

Стадо, за которое мы выручили двадцать пять тысяч долларов, было первым, которое нам удалось собрать после набега команчей, и если бы мы вернулись домой с деньгами, то наконец-то смогли бы вздохнуть свободней. Мы уже ехали домой, но по дороге повздорили, и я в сердцах ускакал прочь и бросил отца одного, поклявшись никогда не возвращаться назад.

Но не прошло и двух часов, как я остыл и решил все-таки догнать отца — и слава Богу. Лошадь отца, испугавшись гремучей змеи, шарахнулась в сторону и сбросила его. Падая, он сломал ногу, и, если бы я не перестал дуться и не вернулся к нему, полуденное солнце наверняка уже убило бы его там, где он упал.

Во всем был виноват я — останься я рядом с отцом, я бы поймал его лошадь, и у нас была бы только одна забота — сломанная нога отца. Но так случилось, что мы разом потеряли все, что имели, и не только мы, но и наши друзья, которые доверили нам свой скот и надеялись, что мы привезем им деньги.

Так что я бросился вдогонку за отцовским мерином и теми людьми, что увели его с собой. Не успел я проехать и мили от того места, где оставил отца, как почувствовал запах дыма. Грабители развели костер под тополями, росшими на берегу того же самого ручья, где остался ждать меня отец. Я узнал их раньше, чем они заметили меня. Это были Док Сайте, Малыш Рис и незнакомый мне широкоплечий мужчина, одетый в жилет из воловьей кожи. На голове его красовалась черная шляпа. Это мог быть только знаменитый Боб Хеселтайн.

Док и Малыш прожужжали мне все уши про Боба. Он был, по их словам, самым лучшим наездником и самым лучшим стрелком во всем Техасе, а уж реакция у него была такая, что никто не мог за ним угнаться. Боб Хеселтайн взял банк Гарстона; Боб Хеселтайн убил в перестрелке шерифа Бейкера. Он, говорили мои приятели, один уложил двух техасских рейнджеров. Они только и говорил, что о Бобе Хеселтайне и о том, чем они займутся, когда он вернется… И вот он стоял передо мной.

Боб был чуть пониже меня ростом, но пошире в плечах. Кожа на его лице, потемневшая от солнца и ветра, напоминала выдубленную шкуру. Он носил свой револьвер на бедре, чтобы за доли секунды суметь выхватить его из кобуры, и с первого взгляда становилось ясно, что с этим человеком шутки плохи.

Лошадь отца стояла рядом, они даже не сняли с нее седла. Однако седельные сумки были отвязаны, и деньги грудой лежали на грязном одеяле. Завидев подъезжающего к костру всадника, мои дружки немного огорчились. Еще бы, ведь я приехал в тот момент, когда они уже были готовы заняться дележом добычи.

— Привет! — бросил я, спешиваясь.

Все трое вскочили и схватили свои винтовки, готовые в любую минуту начать пальбу.

Узнав меня, Малыш Рис с облегчением перевел дух.

— Не волнуйся, Боб, это наш друг.

— Я вижу, вы нашли лошадь моего отца. — У меня вдруг ни с того ни с сего пересохло в горле. — И наши деньги.

Хеселтайн медленно повернул голову в мою сторону. Его голубые глаза над широкими скулами глядели сурово и недоброжелательно. Губы Дока скривились в усмешке, Малыш Рис шумно втянул в себя воздух, не отрывая от меня взгляда. Блики от костра играли на их лицах, на лоснящихся боках лошадей и на золотых и серебряных монетах, лежавших кучей на одеяле. Эти блики играли и на стволах их винтовок.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что это ваши деньги? — надменно спросил Хеселтайн. — Это наши деньги.

— Э, нет! — запротестовал я. — Послушайте…

— Это ты послушай. — Хеселтайн уперся в меня своим тяжелым взглядом. — Я тебя никогда раньше не видел, и вдруг ты являешься пред мои очи и заявляешь, что эти деньги принадлежат тебе. Но ты не рассчитывай их получить. Ни единой монетки.

— Но ведь они знают меня. — Я кивнул на Дока и Малыша. — И они знают, чья это. лошадь. Мой отец купил ее в восточном Техасе, и у него при себе имеются все нужные бумаги. Малыш хорошо знает эту лошадь — он неоднократно видел меня на ней. И это седло — седло моего отца.

Никто ничего не сказал, и мне неожиданно стало страшно. Мы — я, Малыш и Док — частенько мечтали о том, чтобы кого-нибудь ограбить, но я-то думал, что все это пустая болтовня.

— Да, это лошадь его отца, — признал Рис.

— Закрой поддувало, — приказал Хеселтайн.

— Эти деньги принадлежат нам и нашим соседям, — повторил я. — И ты хорошо это знаешь, Док.

— Ну и что, — заявил Док. — Мне-то до этого какое дело? Ради меня никто в жизни и пальцем не шевельнул.

— Поехали с нами, — предложил Рис. — Сделаем то, что собирались, ожидая Боба. Мы можем отправиться вчетвером — ведь теперь у нас есть деньги.

Мы, бывало, мечтали о том, чтобы украсть стадо, напасть на дилижанс или ограбить какой-нибудь банк, и я не задумывался о моральной стороне этого дела. Теперь же, когда речь шла о наших деньгах, деньгах, которые достались отцу, мне и нашим соседям потом и кровью, я стал по-другому смотреть на эти вещи. Одно дело — болтать о том, чтобы сделаться грабителем, а другое — в действительности стать им. Я-то был уверен, что это пустой треп, за которым ничего не стоит. Но только теперь я понял, что значит отдать грабителям то, что было добыто тяжелым трудом.

— Отец остался на берегу ручья с поломанной ногой, — сказал я, не подумав о том, что грабители обрадуются, узнав, что им нечего бояться моего отца. — Я должен вернуться к нему с лошадью и деньгами.

Боб Хеселтайн смотрел мне прямо в лицо.

— Я охотно верю, что ты был дружком Дока и Риса, но денег ты не получишь, ни ты, ни кто-либо другой.

Все трое смотрели на меня, взгляды их не предвещали ничего хорошего. На лице Малыша Риса неожиданно появилась идиотская ухмылка — впрочем, он всегда поглядывал на меня свысока. Док держал свою винтовку в руках; присутствие Хеселтайна придавало ему и Рису храбрости.

Они были готовы убить меня — парни, с которыми я ходил все лето. А я еще называл их друзьями и защищал от нападок отца.

Они перехитрили меня. Отец всегда говорил мне, что, если тебе достались плохие карты, лучше бросить их и подождать следующей раздачи, а не пытаться сжульничать в игре.

Теперь меня интересовало только одно — дадут ли они мне уйти или убьют на месте?

— Отдайте мне лошадь отца, она ведь вам не нужна, — сказал я.

Я взял поводья, взобрался на коня и поехал прочь. Я никак не мог поверить, что они вот так просто отпустят меня, и каждую минуту ожидал получить пулю в спину. Я больше всего боялся Хеселтайна, но тут до моих ушей донесся голос Риса.

— Неужели ты дашь ему уйти? Он ведь натравит на нас полицию.

— С чего бы это? За то, что мы нашли брошенные деньги?

Я ехал, не оборачиваясь.

На обратном пути к тому месту, где я оставил отца, я повторял себе, что, если бы он не ждал меня, я бы перестрелял их всех, хотя, откровенно говоря, я знал, что вряд ли мне удалось бы сделать это.

Когда я подъехал, отец сидел, прислонившись спиной к дереву. Завидев меня, он вздохнул с облегчением. Его лицо посерело и осунулось от боли в ноге. Я разжег костер, сварил кофе и рассказал отцу о том, как обстоят дела.

— Нам нужно забрать наши деньги, сын. Люди доверили нам свой скот, и мы дали им слово, что вернемся с деньгами.

Тогда я описал ему, что собой представляет Боб Хеселтайн — он, наверное, был таким же крутым, как и Дикий Билл Хикок.

— Кто это сказал тебе, сын? Эти два сопливых подонка — Сайте и Рис? Да они понятия не имеют, что такой крутой мужчина. Я видел его не раз. Он производит впечатление отъявленного негодяя.

Отец посмотрел на меня своими спокойными серыми глазами, и я впервые заметил, какие они у него усталые. Это были глаза старика. Я никогда не думал о том, что мой отец — старик, но это было и вправду так. Я был поздним ребенком.

— А можно ли тебя назвать крутым парнем? — спросил вдруг отец.

— Меня? — изумился я, поскольку никогда не задавался таким вопросом.

Хотя, конечно, размазней меня не назовешь. Иногда в лощине, упражняясь в стрельбе из шестизарядного кольта, я представлял себе, как небрежно расправляюсь с целой компанией бандитов, но все это были мальчишеские фантазии, а сейчас я столкнулся с суровой действительностью.

— Ну, я не знаю. Я думаю, каждый мужчина должен однажды это выяснить.

Больше всего в этой ситуации меня удивило то, что мой отец считает, что я могу быть крутым, а ведь он прежде никогда не принимал меня всерьез.

— Да, ты прав, сын мой. Человека не узнаешь, пока не проверишь его в деле. Эдвин, помоги-ка мне взобраться на лошадь. Мы едем за деньгами.

— Но ведь у тебя сломана нога.

— Зато палец, которым я спускаю курок, цел. — Отец посмотрел на меня. — Эдвин, мы работали с тобой за пятерых, собирая это стадо. Мы гнали его вдвоем, зная, что нам рассчитывать не на кого. Мы охраняли его от индейцев, берегли его от непогоды и следили, чтобы скот не разбежался. Мы прошли с нашим стадом через огонь и воду, задыхаясь от пыли и валясь с ног от усталости. И вот теперь эти трое негодяев хотят забрать наши деньги, трое подонков, которые не способны ни на что путное и которые ни одного дня в своей жизни не работали. А если мужчина не борется за то, что принадлежит ему по праву, если он не борется за то, во что верит, значит, грош цена такому мужчине. Мы поедем к ним, я и ты, и если они хотят драться, то пусть потом пеняют на себя.

Я ничего не сказал, только посмотрел на отца — я никогда не видел его таким и даже не предполагал, что в нем таится такая отчаянная отвага. Я видел, как он сражается с индейцами, но тогда его защищали стены дома. Я никогда не видел, чтобы мой отец горел такой решимостью и рвался в бой.

Вдруг мне пришла в голову мысль, а не струшу ли я, если дело дойдет до перестрелки. И еще я подумал, что всю свою жизнь недооценивал отца.


Когда мы подъехали к тому месту, где я разговаривал с Бобом Хеселтайном и его дружками, их уже и след простыл. Только над потухшим костром вилась тонкая струйка дыма.

— Испугались, — с презрением процедил отец. — Испугались мальчишку и мужчину со сломанной ногой. Надо поймать их.

— Послушай, папа, ты так долго не выдержишь. Давай съездим домой и…

— О чем ты говоришь, мальчик мой? Чтобы добраться до нашего ранчо, нам потребуется не меньше недели, и еще три дня, чтобы доехать до того места, где живут наши друзья. Если мы сейчас дадим им уйти, то уже никогда не сможем их найти.

Я был уверен, что трое негодяев, которых нам предстояло отыскать, не спали этой ночью, впрочем, как и мы с отцом. Бледная луна, стоявшая высоко над горизонтом, освещала прерию, и на каменистой, выжженной беспощадным солнцем земле можно было различить следы трех лошадей, поскольку с тех пор, как здесь прошли бизоны, ничьи копыта больше не приминали сухую, чахлую траву.

Отец сидел в седле очень прямо. За всю ночь я не услышал от него ни ворчания, ни стона. Но когда на рассвете мы с ним умылись у речушки, протекавшей по дну оврага, я поразился его изможденному и измученному виду, хотя поражаться-то было нечему, ведь всю ночь он ехал по следу, который еле-еле виднелся.

Здесь же в овраге я помог отцу спешиться, уложил его на землю и накрыл одеялом. Он погрузился в тяжелый сон, а я расседлал лошадей и, позволив им немного поваляться в пыли, привязал к дереву. После этого я тоже прилег, чтобы немного расслабиться, но тут же провалился в сон. Когда я проснулся, солнце стояло уже высоко.

Отец с трудом сел, а я отправился на поиски бизоньих лепешек, чтобы разжечь костер. Зная, что поблизости могут быть команчи, я постарался сделать так, чтобы костер давал поменьше дыма. Сварив кофе, я настрогал ветчины в кастрюльку и поставил ее на огонь.

— Нужно найти место, — сказал я отцу, — где бы ты смог отдохнуть. В таком состоянии тебе нельзя ехать дальше.

— За свою жизнь я провел в седле больше времени, чем в кровати, сын мой, и если я умру, то умру в седле.

Помогая отцу взобраться на лошадь, я нечаянно задел его ногу, и он поморщился. Лицо отца побледнело, а лоб покрылся испариной. Сгорая от стыда за свою неловкость, я сел на своего тощего чалого, и мы тронулись в путь.

Мой костлявый конь вид имел довольно неказистый, но при этом отличался бешеным нравом и мог без устали скакать всю ночь, а утром, подкрепившись пучком жесткой травы и глотком воды, снова был готов нести седока.

Всю дорогу я думал о том, что мы будем делать, когда наконец догоним Хеселтайна и его подручных. В моей душе не осталось и следа былой симпатии к моим прежним приятелям, я был готов на все.

— Ты смел и решителен, сын мой. Я наблюдал за тобой, наблюдал за тем, каков ты в работе и в седле, и скажу тебе честно — ты ничуть не хуже других. Я видел, как ты стреляешь, ты — отличный стрелок. Я ничего не могу сказать о Хеселтайне, не знаю, что он за человек, но Сайтса и Риса тебе бояться нечего.

В первый раз за всю свою жизнь я услыхал слова похвалы от своего отца. Не знал я и того, что он видел, как я упражнялся в стрельбе. Но он, наверное, переоценивает меня — я еще ни разу ни с кем не дрался, ни в кулачном бою, ни с оружием в руках.

Хеселтайн был крутым парнем, и щегольская одежда, которую он носил, только усиливала это впечатление. Во всем его облике было что-то чванливое и самодовольное. Я же одевался как бедняк. У меня никогда не было костюма, купленного в магазине, моя рубашка расползлась по шву на плечах, а из джинсов я вырос уже года два назад. В довершение ко всему, каблуки на моих сапогах были стоптаны…

В лицо нам дул пронизывающий холодный ветер с гор. Надвинув поглубже шляпы, мы ехали вперед, и перед нами расстилалась голая прерия, над которой синело небо.

Мы ехали по следам грабителей, и с каждым часом усиливался наш гнев против них. Отец сидел в седле и угрюмо молчал. Щеки его ввалились, а глаза глубоко запали, но в них светилась такая ярость, что я испугался. На месте Боба Хеселтайна я бы десять раз подумал, прежде чем связываться с таким человеком, как мой отец.

— Ты — сильный человек, Эдвин, — неожиданно промолвил отец. — И ты оставишь свой след на земле. Я знал одного рейнджера, который как-то сказал мне, что человека, уверенного в своей правоте и настойчивого в достижении своей цели, никто не сможет остановить.

Свой след на земле. По мнению отца, только очень немногие заслужили, чтобы о них можно было сказать, что они оставили на земле свой след. Среди этих немногих он называл имена Джима Боуна, Сэма Хьюстона, Гуднайта и Слотера.

Отец принялся рассказывать мне об этих людях. Он поведал мне о Тропе Гуднайта, о людях, покоривших горы, о ковбоях, перегонявших скот, и о техасских рейнджерах. Он рассказал мне о наших предках, сражавшихся с парнями Зеленой горы, о Декатуре и Энди Джексоне и о других мужественных парнях. Я и подумать не мог, что мой отец обо всем этом знает! На фоне этих героев Боб Хеселтайн показался мне сущим ничтожеством, и все истории о его геройстве померкли перед их славой. Так бывает, когда человек кричит в пустую бочку — шуму много, а толку мало.

Заморосил холодный нудный дождик, и следы на траве стали почти неразличимы. Только изредка нам попадался отпечаток копыта, окурок сигареты или какая-нибудь другая вещица, по которой мы могли судить о том, что Хеселтайн и его дружки проехали здесь.

На ногу отца страшно было смотреть. Она сильно распухла, но отец не позволял мне ее касаться. Он вытащил нож и разрезал штанину, а ближе к ночи велел мне разрезать и сапог. Когда я сделал это, он издал вздох облегчения, и я понял, какую ужасную боль он испытывал.

Сев в седло, я вдруг отчетливо осознал, что отец не выдержит дороги.

Я понял также, что и он это знает. Он держался из последних сил, надеясь, что, когда мы их догоним, его присутствие придаст мне смелости и я не дрогну в решительную минуту. Вернув деньги, которые доверили ему наши соседи, и зная, что мое будущее обеспечено, отец сможет спокойно умереть.

Все это было так. Я знал, о чем думал мой отец и почему он так думал. Его волновали две вещи — сможет ли он сдержать данное им слово и можно ли положиться на меня.

Смогу ли я стать его достойным наследником? Выдержу ли я или сломаюсь? Оправдаю ли я надежды отца или весь его тяжкий труд и страдания были напрасны?

Достоин ли я того, чтобы называться сыном своего отца?








Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Наверх