Глава 5

САТАНА – ЭТО ЖЕНЩИНА

Победа христианства как мировой религии не дала никаких преимуществ смертной женщине.

Сама основа концепции божественного происхождения человека раннего христианства состояла в том, что женщина разрушила рай, который предназначался для жизни на земле.

Фундаментальная доктрина была (и есть) основана на идее грехопадения, первородного греха человека или, скорее, женщины.

Искупление Христом грехов и его Воскрешение, будучи средствами восстановления божественной жизни человечества, были в те ранние годы забыты в комплексе вины изначального греха, превратив человека в морального урода и раба собственной греховности.

Способ облегчения этой тяжелой ноши был найден – переложить всю вину на Еву, что так похоже на мужчин. Она была греховна от рождения, и ей следует постоянно напоминать об этом.

Подобное отношение повлекло за собой трагедию женщины, от которой она страдает со времен Создания до сегодняшнего дня. Цена счастья и прогресса человечества – гонения на женщин как низших и грешных созданий – была велика.

Удивительно, но, несмотря на все те силы, которые государство и Церковь направили против Евы, она время от времени все же одерживала победу над своими противниками. Она провела широкую кампанию, отмеченную причудливыми экспериментами, после полного уничтожения цивилизации с падением Римской империи.

Непрактичный идеализм бесцельной и бесконечной любовной интриги – основная причина всех вымышленных любовных трагедий – это напоминание о женоненавистничестве, которое расцвело в III и IV веках нашей эры.

Широко известным основателем культа был состоятельный молодой человек по имени Аммониус, житель Александрии, которая была одним из крупнейших городов Римской империи.

Аммониус был христианином, возможно, тайным, потому что его родители занимали высокое положение в городском обществе и точно следовали социальным обычаям языческого семейства, до такой степени, что устроили свадьбу своему мальчику по греко-римскому канону.

Его невеста, возведенная своими подружками на брачное ложе после свадебного пира, испытала шок, когда ее муж закрыл дверь спальни от любителей брачных шуток и возбужденных родственников, и принялся декламировать ей советы Святого Павла парам, вступающим в законный брак, из Письма к коринфянам.

Скупое одобрение брачной любви как предостережение против соблазнов внебрачной связи предложил Аммониусу Святой Павел, но тот пошел дальше.

Он читал лекцию своей невесте в течение нескольких часов так проникновенно, что она согласилась, что их брак не должен быть связан с физической близостью.

Некоторое время они жили вместе, переехав в хижину в Египетской пустыне, чтобы избежать соблазнов роскоши города. Аммониус был, очевидно, либо религиозным фанатиком, либо импотентом, но его жена была нормальной, и какое-то время спустя она предложила расстаться по той причине, что, как ей казалось, Аммониус не должен смотреть на женщину в ограниченном пространстве хижины.

К ее облегчению – или даже отчаянию – Аммониус принял это предложение и в тот же самый день выстроил себе отдельное жилище неподалеку.

После этого Аммониус стал еще более рьяным в своем религиозном усердии и в подавлении своих физических устремлений. Он никогда не снимал своих одежд, чтобы никогда не видеть своих половых органов, и все время посвящал умерщвлению плоти, воздерживаясь от пищи и воды.

Не установлено, следовала ли его примеру эта неназванная женщина во время своего продолжительного брака, ясно одно: она не оставила своего мужа и не вернулась к нормальной жизни в городе.

Эти благочестивые люди приобрели известность. Вокруг двух маленьких хижин выросли монастыри с несколькими тысячами монахов, однако важно то, что женских монастырей там не появилось.

Концепция Аммониуса о священном брачном союзе стала идеалом, который поддерживали многие праведные христиане. В порыве религиозного усердия многие супружеские пары предпринимали попытки жить вместе без физического контакта, но неизбежно возникал момент, когда они нарушали этот обет.

Несколько легче были духовные браки, широко практикуемые священниками и монахами. В этом ритуале мужчина и женщина, уже посвященные в целомудренную жизнь, жили вместе.

Если и женщина и мужчина были религиозными фанатиками, подобные отношения были вполне приемлемыми – сохранились письменные источники, свидетельствующие, что, подвергаясь плотским соблазнам, регулярно пребывая в одной постели во время сна, они благополучно выдерживали это испытание.

Но, очевидно, духовный брак обеспечивал удобный способ священникам избегать правил обета безбрачия без особого скандала. Ведь они из предосторожности называли свою партнершу «духовной сестрой».

Архиепископ Самосата в III веке снискал известность тем, что, имея «двух цветущих красавиц в качестве своих духовных сестер», был соответствующим образом наказан за свое поведение.

Церковь не оставалась в неведении, что половые отношения возможны и без общепринятого полового контакта и, следовательно, девственность не служила основанием, чтобы смотреть сквозь пальцы на наличие «духовной жены». Церковный собор Ниццы запретил духовенству иметь в доме женщин, даже выполняющих обязанности прислуги.

Во многих местах этот эдикт был проигнорирован, и Леонтий, епископ Антиохии, в ответ на него, оскопив себя, сохранил тем самым свою «духовную супругу».

Это положило начало распространению самооскопления, которое находило оправдание в замечании Св. Матфея о том, что «ради царствия небесного можно сделаться евнухом». В конце концов оно было запрещено Церковью как смертный грех.

Немногие из так называемых жен могли ожидать подобного дара мужского внимания. Большинство из них было просто-напросто удалено из домов духовенства.

Ранняя Церковь развивала фанатичную убежденность в греховности женщин и грязи половых контактов. Аскетизм считался настолько важным, что, когда в 385 году нашей эры некий монах приехал в Рим, чтобы начать дискуссию о том, что брак выше обета безбрачия, он был исключен за ересь и богохульство.

Средневековую церковь обуревала идея плотского греха. Христианский устав был основан на убеждении, что совокупление мужчины и женщины дурно и греховно, за исключением поддержания человеческого рода. Было придумано множество правил и ограничений, чтобы сделать этот процесс как можно безрадостнее.

Любое удовольствие считалось непосредственным пособничеством Дьяволу.

Кульминацией всего этого можно считать «Chemise cagoule» – закрытую ночную рубашку с отверстием в том месте, через которое муж мог бы сделать жену беременной, избегая других физических контактов.

К тому же были предприняты активные попытки «организовать» половой акт внутри семейных отношений. Церковью разрешалась только одна позиция, а любые вариации строго наказывались.

Не удовлетворившись этим, Церковь сократила количество дней в году, в которые супружеские пары могли иметь половые сношения. Половые контакты не разрешались по воскресеньям, средам и пятницам, в течение сорока дней перед Пасхой и сорока дней перед Рождеством, за три дня до причастия, во время епитимьи и со дня зачатия, а также сорок дней после родов.

Результатом подобных запрещений в супружеских отношениях стали всплески извращений, гомосексуальных отношений, самобичевания и галлюцинации.

И конечно же, вина за все эти пороки была приписана непосредственно женщине. Саксонцы обращались с ней как с собственностью, теперь же она стала источником всех грехов. И не только во время полового акта. Считалось, что даже присутствие женщины в любое время было способно повлечь за собой грех. Поэтому во время эпидемий чумы мужчинам говорили, что не только Нежелательно с ними спать из-за риска заражения, но и просто проходить мимо.

Типичная реакция на представление, что несчастная женщина была грешницей, возникло в Испании, где духовными женами духовенство торговало как рабынями. Духовная жена могла иметь склад характера, который делал жизнь в религиозном безбрачии не только возможным, но и желательным. Но ни в коем случае нельзя было быть уверенным, что она сможет ему следовать.

Унижение женщины означало, что каждая дочь была предметом собственности в хозяйстве своего отца, точно так же как лошадь, поле или плуг.

И как женщина, она приносила не больше и не меньше пользы, чем эти предметы. Ее, в сущности, продавали для рождения детей, выполнения домашней работы и улучшения благосостояния ее мужа.

Ее сексуальное расположение было, конечно, ее настоящим ценным вкладом, но это был вопрос стыда – мужчина стыдился, что желает его, она же стыдилась того, что несла проклятие тем, что была им награждена.

Нам остается лишь надеяться: тот факт, что человеку свойственно наслаждаться запретным плодом и получать удовольствие от сладкого чувства вины, помогал многим женатым парам в средневековой Европе переносить вымысел порочности и открывать восторг и счастье взаимной любви.

Десятки тысяч мужчин и женщин обрели путь истинный в безбрачной жизни. Они разрешили жизненно важную проблему, приняв это главное и окончательное решение.

Но миллионы мужчин и женщин подчинялись своим инстинктам и жили с дилеммой, провозглашавшей, что, несмотря на то что женщина и является причиной всех несчастий, от которых страдает человечество, она также является и каналом, посредством которого возможно спасение (Дева Мария).

В 370 году нашей эры св. Джон Христосом узнал, что его друг Теодор решил жениться. Он убедил его оставить эту безрассудную затею, написав ему взволнованное письмо, в котором говорилось:

«Фундамент этой телесной красоты – не что иное, как флегма и кровь, меланхолия и желчь, соки пережеванной пищи».

Провинциальный церковный совет запрещал женщине по причине ее нечистоты принимать голыми руками евхаристию. И в VIII веке Бонифаций свидетельствовал, что англичане «крайне презирают супружество» и что они «совершенно отказываются иметь законных жен и продолжают жить в разврате и прелюбодеянии, словно ржущие лошади и кричащие ослы».

Отвращение к женщинам постепенно усиливалось. Это была, конечно же, форма эротизма, и самые громогласные защитники воздержания были гораздо более зациклены на сексе, чем любой из римских выродков-язычников, которые стали причиной краха империи, увлекшего за собой и Европу.

Св. Георгий считал женщин «вратами ада, вкусительницей запретного плода, первой преступившей божественный закон».

Если воспринимать Книгу Бытия буквально, то вряд ли найдется какое-нибудь библейское оправдание теории, выдвинутой в VI веке, что у женщины нет души.

Это убеждение долго не признавалось и объяснялось тем, что те женщины, которые достаточно благочестивы, чтобы попасть на небо, по прибытии туда будут лишены своего пола. Из этого следует, что мужчины в загробной жизни сохранят принадлежность к мужскому полу.

Положение женщины становилось все ниже и ниже.

Племенные брачные обряды, основанные на примитивном почитании Матери-Земли, служительницы культа, врачевательницы, дали начало запутанной теории о том, что женщины греховны по природе, что их еще можно терпеть в законном браке, но без благословенного брачного союза любить их греховно.

Идеальная жизнь для любой женщины – в действительности единственная жизнь, если она хочет свести к минимуму расплату за свою внутреннюю греховность, – была жизнь в девственности. Если она хотела уважения от мужчин, сохранить свое достоинство, даже жизнь, она должна была отбросить чувство любви к своему партнеру и детям.

Страдания женщин привлекали внимание, потому что они предпочитали дыбу, горящую смолу, каленое железо половому акту. Считалось, что девственность обладает волшебной силой и даже дикие звери не станут набрасываться на непорочную девственницу.

Церковь превратила половые отношения в такой грех и грязь, что даже в браке секс казался позорным и отвратительным. Св. Иероним угрожал: «Тот, кто страстно любит свою жену, нарушает супружескую верность», и мужчины и женщины, которые страстно желают друг друга, чувствуют свою вину и боятся собственных эмоций.

Противоречия и безнадежность конфликта между понятиями чистоты и грязи вынудили мужчину относиться к женщине с большим подозрением, нежели прежде. Тем не менее, из этой трясины именно женщина создала новую романтическую любовь, которая с тех пор очаровывала и обманывала мужчину.

Исторические темные века, которые были самым мрачным и в эру мракобесия, принесли культ рыцарства и зарождение новых взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Известные как I'amour courtois, или куртуазная любовь, они подняли женщину на новый пьедестал уважения и восхищения. Хотя трудно оценить, какой ценой умственных и физических усилий это было сделано.

Человек – единственное живое существо, которое намеренно ограничивает или подавляет свою сексуальную активность. Почти непостижимо, но он может не только контролировать свои желания правилами и запретами, чтобы защитить права личности, но кроме того, и провозгласить особой добродетелью воздержание.

Начало культу куртуазной любви положили трубадуры – поэты, творчество которых зародилось в Провансе после 1100 года. Они воспевали любовь, не грубую сексуальность мира, в котором они жили, а любовь рыцарскую и порядочную, о которой они мечтали.

Поэзия трубадуров – наиценнейшая форма искусства, которую Южная Франция оставила последующим поколениям. Она оказала огромное влияние на современный мир, поскольку заложила основы уважения к женщине. Эта поэзия цвела, пока расцветало рыцарство. Уход одного повлек за собой исчезновение другого.

Поэзия трубадуров была прекрасной и печальной. Любовь, которую она возвеличивала, всегда имела трагический оттенок.

Рудел, один из самых ранних поэтов, рассказывает очаровательную и в то же время горестную повесть о герое, полюбившем принцессу, живущую в далекой стране. Он отправился в долгий поход по морю, чтобы лишь взглянуть на ее красоту, но во время путешествия тяжело заболел. Он умер, едва его взгляд упал на принцессу, которая заключила его в свои объятия, без страсти, но с состраданием.

Это обычная тема песен: величайший дар женщины – успокаивать, что затмевало ее способность давать сексуальные удовольствия.

Трубадуры любили женщин физически, а плати: ли дань приукрашенной любви. Несмотря на ужасную историю о мести, изобретенной владельцем замка Руссильон, который вырезал сердце у трубадура своей жены, подал его на ужин и заставил съесть, любовь между поэтом и его возлюбленной была неизбежно платонической.

Обычно трубадур жил в замке какого-нибудь землевладельца или рыцаря, когда тот отправлялся на войну. Теоретически жена воина становилась фактической узницей в своем замке, не исключалась возможность того, что ее заковывали в пояс верности.

Практически большинство этих женщин занималось ведением хозяйства в доме и в усадьбе месяцами и даже годами в отсутствие своих мужей. Трубадур делал положение женщины официальным, воспевая ее достоинства и чистоту, ее красоту и ум.

Ситуация могла бы быть щекотливой, если бы ее мотивы не были столь искренними. Считалось, что трубадур всегда умирает от неразделенной страсти либо к некой неназванной женщине в своей прошлой жизни, либо к своей хозяйке.

В обоих случаях было принято, что осуществление желаемого совершенно невыполнимо.

Для большей уверенности влюбленный должен был поднять свою возлюбленную на недосягаемую высоту, а ей приходилось соответствовать столь высокому положению. Таким образом, женщина превращалась в нечто вроде богини, и, конечно, культ трубадуров стал полурелигией. Бернарт де Вентадорн очень ясно описывает такое отношение в одной из своих песен:

Я славу Донне воздаю
В словах правдивых и простых;
Но гибну от страданий злых
И непрестанно слезу лью.
В плену Любви лежу ничком,
Тюремных не открыть дверей
Без сострадания ключей,
А Донны нрав с ним не знаком11.

Одним из самых замечательных проявлений этого ритуального культа любви было появление женщин-трубадуров. Одной из лучших была Графиня Смерти.

Она описывала свои чувства, чтобы рассказать, что женщины могут испытывать все муки любви, которые, как считалось прежде, были уделом лишь мужчины. Предметом ее воздыханий был герцог Оранский.

«Меня переполняет радость от того, что тот, кого я люблю, является самым храбрым рыцарем в мире, – писала она. – Молю Господа дать ему счастье. Женщина, которая строго придерживается правил достойного поведения, должна направлять свою любовь на храброго и доблестного рыцаря. Если она уверена в его храбрости, пусть не скрывает свою любовь. А когда она станет любить его открыто, храбрый и благородный рыцарь будет говорить о ее любви с сочувствием».

Как в случае с трубадурами-мужчинами, любовь здесь тоже недостижима. Конечно, вскоре иллюзии рассеются, и в более поздних произведениях Графиня повествует о том, что в ее любви не нуждаются.

Граф не ответил на ее любовь, как она и предполагала раньше.

«Я посылаю тебе эту песню, чтобы напомнить о себе. Скажи мне, мой нежный друг, почему ты так жесток со мной? Из гордости или из ненависти?»

В концепции куртуазной любви рыцарство было связано с правилами высокого социального положения. Оно мало значило для женщин в целом, однако для женщин высокого происхождения оно значило много. В самом известном трактате Андреа Шаплэна о куртуазной любви, написанном в XII веке, утверждалось, что низшие классы не могли знать любви или им, по крайней мере, не разрешалось ее знать.

Мужчины низкого сословия, которые сочли бы, что влюблены, могли возгордиться и стали бы пренебрегать своими каждодневными обязанностями, становясь таким образом бесполезными для своих хозяев. Что же касается их дочерей, то «если вы возжелаете их, то когда найдете подходящее место, добейтесь желаемого, воспользуйтесь случаем, пусть даже силой».

Куртуазная любовь определяла, что привязанность между представителями разных полов должна быть односторонней – форма преданности вассала феодалу. Когда влюбленный выбирает себе возлюбленную, то становится ее преданным слугой, а она – его хозяйкой. Он обязан повиноваться ей безоговорочно. Но, поскольку роль мужчины в обществе была противоположной, подобная ситуация должна была держаться в секрете.

О настоящей любовной интриге никогда не упоминалось публично. По словам Андреа, мужчина, который не в состоянии держать язык за зубами, не мог быть настоящим любовником.

Представление о том, что любовь означает повиновение, говорило о том, что в браке существовать она не могла. Муж должен быть хозяином своей жены, следовательно, мужчина не мог любить свою жену, поскольку не мог считать ее своей хозяйкой.

Куртуазная любовь в действительности была коварным способом устранения чувства идеализма в счастливом браке. В этом отношении ей помогал возобновившийся интерес к классическим писателям и декларативные заявления Церкви. Овидий провозглашал, что «люди, состоящие в браке, не могут быть любовниками».

Церковь подчеркивала, что брак – это таинство и удовольствие от полового акта в браке было бы святотатством и осквернением.

Это также подкреплялось идеей Св. Иеронима о том, что муж совершает прелюбодеяние со своей собственной женой, если получает с ней сексуальное наслаждение вместо того, чтобы воспринимать ее лишь как объект, способный служить продолжению рода.

Таким образом, при куртуазной любви лишь меньшинство женщин удостаивалось высокого положения, большинство же подвергалось унижениям. Немногочисленные счастливицы королевских или благородных кровей могли быть уверенными в том, что займут довольно бесполезную, однако сулящую избалованность нишу. Будучи пока еще не замужем, высокородная девушка могла быть уверенной в защите всех мужчин одного с ней происхождения.

Ее брак будет холодным и формальным, однако, если повезет, она могла надеяться на то, что какой-нибудь мужчина чуть ниже ее по происхождению станет ее возлюбленным. Эта любовь, действительная или лишь воображаемая, будет единственной любовью, которую она сможет познать. От нее ожидалось, что она будет относиться к своему возлюбленному с презрением и равнодушием – по крайней мере, в то время, пока сможет противостоять его ухаживаниям.

Сердца разбивались, сердечные раны не заживали. Извечной темой печальных и полных страданий песен трубадуров были чувства, обреченные померкнуть перед более чувственной страстью.

Хорошие манеры, рыцарство, чистота, разговоры и самопожертвование были жалкими добродетелями, которые породила куртуазная любовь, но от человеческой природы не уйти, и существовало множество сексуальных забав в постели, вне зависимости от того, надет на женщине пояс верности или нет, и как трепетно она относится к собственной девственности.

Однако ветер перемен вызывал еще большее беспокойство у певцов сентиментальной поэзии. Религиозные перевороты, которые повлекли за собой крестовые походы, появление практичного и грубого класса торговцев, – все это положило конец кодексу рыцарства, воспетому в песнях трубадуров в домах знати Юго-Западной Европы.

И с исчезновением трубадуров краткий всплеск экзальтированной любви к женщине тоже сошел на нет.

Но обрек себя на бессмертие! Данте и Петрарка восхищались поэзией трубадуров, они оба довольно долго жили в стране трубадуров – Провансе.

Женщины, чьи имена связаны навсегда с поэзией трубадуров, конечно же, отвечали всем ее традициям. Данте видел свою Беатриче всего несколько мгновений в окне. Петрарка мельком заметил Лауру, выходящую из церкви в Страстную Пятницу.

Обе едва переступили порог детства – чистые, красивые, девственные – и недосягаемые.

Сколько женщин из-за этого воображаемого идеализма подавляли свои естественные желания или стыдились и испытывали чувство вины, потому что их эмоции не поддавались контролю? Сколько женщин поддалось любви и обрекло себя на долгие годы епитимьи из-за «порочности и грязи» одного-единственного порыва?

Мужчина со времен трубадуров почитал недосягаемое, в то время как сам просил и умолял женщину, которую желал, но которую унижал и презирал, считая грубой и земной, соединиться с ним в том, что считалось благословенным Богом, возвышенно-священном акте любви.

Только Дьявол мог придумать такой парадокс вдохновения и духовной бедности, запретов и вины, которые выпали на долю женщины, но ведь только женщине по силам в некоторых случаях быть и ангелом и дьяволом одновременно.

Феномены рыцарства и куртуазной любви олицетворяли собой удручающий пример того, как положение средневековой женщины может измениться в умах мужчин. Спокойно и терпеливо она боролась за свое место под солнцем, за место рядом с мужчиной – не только в постели, но и в борьбе за прогресс.

В частности, женщины внесли гораздо больший вклад, чем готовы признать историки, в развитие торговли в Англии.

Как только закат феодализма открыл путь росту среднего класса, жены тоже смогли предложить нечто ценное, что способствовало карьере их мужей. Начиная со средних веков гильдии купцов стали влиятельными и процветающими и, конечно же, были исключительно монополией мужчин. Но эти ремесленники и купцы были женаты и по большей части жили в помещениях, где работали.

Обязанностью женщины было вести хозяйство, но близость к ремеслу способствовала тому, что многие сообразительные жены становились деловыми партнерами своих мужей.

«Жены ваших горожан похожи на куропаток – самки красивее самцов», – восхищенно и с легкой завистью заметил иностранец, наблюдавший жизнь в Лондоне.

Мужчины были ремесленниками и одновременно торговали предметами своего ремесла. Их благосостояние зависело от того, как хорошо будет расходиться товар, и они постоянно выезжали на ярмарки и базары, непременно встречаясь с другими членами своей гильдии, совершали длительные отлучки в другие города.

Работа не стояла – работали подмастерья и наемные работники, а женам можно было доверить присматривать, чтобы они зря не тратили время.

В сельской местности жены мелких землевладельцев сохранили за собой традиционное право организовывать работу в огороде, растить и сохранять плоды и присматривать за сыроварней. Жена мелкого фермера руководила небольшой группой женщин, помогающих в доме и по хозяйству.

Она сопровождала своего мужа на базар и, пока он вел переговоры о продаже скота и урожая, торговала яйцами, цыплятами, маслом, овощами и фруктами из своего хозяйства.

Она выполняла роль скорее делового партнера, чем помощника, и ее советы были важны для мужа.

Это было новой формой эмансипации, которая не производила особого эффекта на женщин высокого сословия. Как всегда, реакционных взглядов придерживались в основном те, для кого экономические перемены не имели особого значения.

Ко времени Шекспира самым распространенным мнением о женщине было то, что ей нечем занять свое время и, следовательно, в основном она была помехой. Подобная ситуация, конечно, возникала по вине мужа.

Ему нравилось показывать свое благосостояние тем, что он нанимал большую свиту слуг, нанимал какую-нибудь овдовевшую или незамужнюю родственницу управлять хозяйством, позволяя своей жене сосредоточиться целиком и полностью на жизни света.

Когда же она повиновалась, он немедленно начинал бранить экстравагантность и незначительность ее интересов.

Поведение более энергичных благородных дам вызывало обычные скандалы, лишний раз подтверждающие, что жене необходима крепкая рука мужа, чтобы она знала свое место.

И это место, естественно, находилось в спальне, хотя слишком часто и в комнате для больных. Рожать по ребенку каждые двенадцать месяцев с семнадцати до сорока лет – вот перспектива, которая ожидала большинство замужних женщин. Слишком многие умирали, не дожив до сорока, измученные частыми родами или от широко распространенных в то время послеродовых инфекций.

Десять-пятнадцать детей были обычным делом, из них две трети – мертворожденные, а чуть больше умирали в младенчестве.

Исследования прироста населения говорят о том, что средняя пара, состоящая в браке, от дохристианских времен вплоть до XIX века в среднем имела 2, 25 детей, которые достигали половой зрелости.

Уровень смертности в младенческом и раннем возрасте был так огромен, что мать была не только истощена физически постоянными беременностями, но и умственно, поскольку испытывала эмоциональное напряжение, видя смерть очередного своего ребенка.

Показное и преувеличенное сочувствие, которое, по мнению мужчин, следовало бы оказывать их женам, стало пережитком века рыцарей, о чем они ничуть не сожалели. Мужчины правящего класса и благородного сословия были склонны считать своих жен непослушными детьми, которыми нужно управлять и наказывать без посторонних глаз.

И соответственно сами жены зачастую вели себя, словно дети. Когда девушка из благородного семейства достигала возраста пятнадцати лет, ее родители начинали искать ей мужа, подходящего по общественному положению и состоянию.

Время от времени находился молодой человек, отвечающий этим запросам, но более вероятно, что единственным сговорчивым кандидатом оказывался мужчина гораздо старше.

Причиной этого было то, что со средних веков до XVIII столетия мужчина переживал не одну жену. При высокой смертности женщин, рано вступавших в брак, мужчина мог похоронить нескольких жен до того, как умрет сам.

Мужчина высокого социального положения и с устоявшимися привычками импонировал родителям дочери, достигшей брачного возраста, потому что социальные выгоды от союза ставились прежде всего.

Вдовцу средних лет нравилась мысль иметь привлекательную молодую девушку своей женой, и не только для постельных удовольствий. Причиной такого брака были сыновья, и тающие мужские сексуальные способности могли быть компенсированы энергией и здоровьем молодой девушки.

Единственным проигравшим от этого союза неизменно становилась невеста. Все дети подчинялись строгой дисциплине и считали, что слово родителей – закон, но дочери были объектом более нравоучительного воспитания.

Слово отца было не просто законом, оно было волей Божьей. Девушке прощалась глупость, физическая слабость, некрасивость. Непростительным было непослушание. Такое родительское «промывание мозгов» зачастую срабатывало. Девушки вырастали в уверенности, что они не могут сами принимать решения, они считали брак единственным способом улучшить свое положение.

Романтические понятия о том, что любовь не подчиняется рассудку, были им абсолютно неведомы.

– Таким образом, немногочисленные драматурги елизаветинской эпохи представляли любовный треугольник, где у молодой девушки было два искателя руки – один благородного происхождения и молодой, другой – ниже по социальному статусу, но средних лет и с хорошей репутацией. В таких пьесах девушка предпочитала молодому человеку, который был «любвеобильным и мечтательным», более зрелого мужчину. В противном случае аудитория не сочла бы развязку «счастливым концом».

Можно представить себе реакцию на столь необычную пьесу, такую, как «Ромео и Джульетта», которая вызвала сенсацию среди старшего поколения. В ней возникла ситуация неконтролируемой любви, которая подрывала основы семейных ценностей и предпочтений. Следовало ожидать, что все закончится трагически.

Однако для юного поколения сюжет не показался абсурдным и надуманным. К тому времени, как умерли Шекспир и Елизавета I, произошло переосмысление положения женщины вообще и жены в частности.

Щекотливая ситуация времен правления толстого, тщеславного, отвратительного и, возможно, сифилитика Генриха VIII заставила любого здравомыслящего, хотя и с предубеждениями против женщины, человека задуматься о том, что Англия в золотой век Елизаветы I расцветала, несмотря на то что на троне была женщина.

Именно личность женщины и женская мудрость выбрали таких блестящих советников; именно женский характер сплотил нацию в одно целое, полное энтузиазма и патриотизма, а женская отвага пронесла страну через все опасности к триумфу.

Но при всем этом елизаветинская Англия не избежала клеветы, направленной против женщин. Епископ Аймлер называл женщин «своенравными, легкомысленными пустышками, слабыми, беззаботными, опрометчивыми, сплетницами злоязычными и во всех отношениях испачканными дьявольскими нечистотами».

Стаббс12 хотел всех шлюх заклеймить каленым железом, ставя клеймо на щеке, лбу и других видимых частях тела. Он порицал тот факт, что «магистрат закрывает глаза на порок». В то время как Томас Бэкон был убежден, что это было дело «многих разрывов в супружеских связях».

Несмотря на все это, женщины елизаветинской эпохи познали удовольствие от секса, которого не знали веками. Бледная, нездорово сентиментальная куртуазная любовь была забыта, и женщины искали и находили страсть без притворства. Джон Донн, бывший романтическим сердцеедом до того, как принял обет и написал свое «Посвящение», описывал это новое отношение весело и без недомолвок в одном из своих любовных стихотворений.

Прочь эти оковы…
Освободись от пут,
что грудь твою стянули,
И песни приглуши:
завидую им я.
Движеньем жадных рук
дотронуться смогу ли
Повсюду до тебя -
то верх будь или низ,
Край левый или правый?
Америка,
вновь обретенная земля!
Как счастлив я в своем открытьи,
Что взору моему все прелести свои
Явить ты сможешь из укрытья.
Так покажи себя, сбрось белые одежды,
Совету повивальной бабки словно внемля,
И не страшись:
невинность не порок!
Чтоб ободрить тебя,
сам обнажусь я ныне.
Зачем тебе покровов больше,
чем мужчине?

Правление королевы, несомненно, вызвало революцию в отношении прав женщин. Они ходили смотреть пьесы, и театр был в расцвете, как никогда прежде. Появление многочисленных книг по доступным ценам вдохновило женщин учиться грамоте.

До XVII века лишь небольшое число женщин были грамотными, потому что школ для девочек не было. Если они существовали, то в них учили шитью, танцам, этикету, игре на музыкальных инструментах, а обучение грамоте было на последнем месте.

В любом случае, девочек не учили латыни, а подавляющее большинство произведений тогда печаталось на этом языке.

В XVII веке к неграмотности относились с презрением, по крайней мере, в семьях культурных высокопоставленных людей. Сэр Джордж Мор смог с определенной долей гордости заявить о своей жене, которую он любил и уважал:

«Теперь я стал ее секретарем, как прежде был ее слугой».

Когда сэр Ральф Верней был выслан во Францию, его жена так грамотно составила прошение в суд и давала показания по его делу, что правительство Кромвеля дало разрешение на его возвращение.

Конечно, пуритане были настроены против любых улучшений положения женщины, если это означало, что ей будет разрешено воспользоваться теми привилегиями своего пола, которые осуждались Библией. Но «новые» женщины XVII столетия были серьезны, амбициозны и могли взять на себя больше ответственности.

Они стали основой для формирования новых взглядов Кромвеля. Пуританки по своей воле и наклонностям, они привнесли в понятие «брак» высокий смысл взаимного уважения между мужем и женой.

Они придерживались библейских заветов о послушании женой мужа, но указывали и на обязанность мужа обращаться с женой почтительно и сдержанно.

Это не мешало им преследовать шлюх с такими же жестокостью и фанатизмом, какие проявляли инквизиторы к ведьмам. В 1597 году король Шотландии Яков VI, который был протестантом, объявил своим подданым, что Дьявол, чтобы оставить свой знак на шлюхах, «лижет их своим языком в интимных местах».

Для молодых женщин в жизни было мало радостей. Театры были закрыты, танцы отменены, и даже обручальные кольца были запрещены.

Хотя положение жены немного улучшилось, муж имел право наносить визиты вместо супруги, бить ее и вести все ее дела. В суде, как кто-то сказал: «Муж и жена – одно целое, но муж – сам по себе».

С Реставрацией пришли курение, увлечение спиртными напитками и азартными играми. Воскресные развлечения, модные наряды, никем не контролируемые встречи не состоящих в браке молодых людей и, как следствие, любовные интрижки. Но все равно, было нелегко противостоять распущенным нравам, блеску и роскоши королевских любовниц, а также всеобщему стремлению к свободе и удовольствиям.

Обычай заводить себе любовницу всегда был королевской привилегией, но его стали копировать придворные и аристократия. В XVII и XVIII веках королевская любовница была поднята на невероятные высоты могущества.

Диана де Пуатье была фактической правительницей Франции в XVI веке, когда была любовницей Генриха II. Это была чрезвычайно романтическая история, занимавшая амбициозные умы привлекательнейших молодых женщин, состоящих при дворах в Европе и особенно во Франции.

Диана в преклонном возрасте после безвременной кончины своего обожаемого короля, который был на восемнадцать лет моложе ее, понесла традиционное наказание Немезиды за свою красоту и развратность.

Овдовевшая королева Екатерина Медичи сделала все возможное, чтобы погубить эту царицу куртизанок, и конфисковала все, что дал ей король. Но Диана была состоятельна и влиятельна сама по себе, и оскорбленная и мстительная Екатерина, как ни старалась, не смогла отнять у нее блеск и славу женщины, любимой до безумия мужчиной, которого она знала еще младенцем.

Долгое время Диана де Пуатье с ее мудростью, добротой, заботой и советами королю и с вкладом в историю Франции была примером для каждой куртизанки.

XVII и XVIII столетия были золотым веком женской красоты, ума и гибких моральных устоев. Женщины были вынуждены пользоваться своим полом как единственным способом обрести богатство и славу.

Этого они смогли добиться, но на постоянство своего положения рассчитывать было нельзя. Все зависело от того, как долго они были способны очаровывать любовника королевских кровей. Удивительно, сколько женщин не только обуздывало неразборчивость своего пресытившегося любовника, но и ухитрялось поддерживать свое сексуальное господство, даже когда с возрастом их красота уменьшалась.

Конечно, в действительности они были незаконными супругами правителей и, как многие понимающие и хитрые жены, время от времени поставляли временных подружек, чьи умственные способности не могли сделать их серьезными соперницами.

Любовницы королей и принцев в XVII и XVIII веках обладали огромной политической властью. Не было ни одного дипломата, который бы не признавал, что переговоры с любовницей были столь же важными, сколь и переговоры с монархом.

Эти королевские куртизанки Франции – Валери де Монтеспан, де Майтенон, дю Бари, Помпадур – обладали политической властью, потому что их пол мог быть столь же могущественным союзником, как армия, и столь же эффективным аргументом, как мирный договор.

Эти женщины были потомками таких пионеров, как Диана де Пуатье, Нелл Гуин и Барбара Кастел-мейн, – шлюх, которые торговали своим телом, но одновременно тех, кто поднял торговлю сексом до невиданных доселе высот.

Никогда в истории женщина не могла достичь такого благосостояния, положения и поклонения, вне зависимости от своего происхождения и средств.

Все необходимое для того, чтобы жить, как королева, чтобы дети были воспитаны, как аристократы, с титулами и поместьями, достигалось лишь с помощью привилегий своего пола.

Это был урок, который не могла проигнорировать ни одна женщина. И в равной степени это было доказательством женских возможностей достигать желаемого, которое обеспокоило мир мужчин.

Неудивительно, что, когда во Франции разразилась революция, королевские любовницы и их потомки немедленно стали мишенями для трибуналов, даже несмотря на то что по происхождению они были выходцами из народных масс.

За правым делом парижских революционеров стояла ненависть к обществу, примером которого был французский двор, где главенствовали женщины. При провозглашении нового режима подразумевалось, что уничтожаются пороки старого. Это была антифеминистская революция в той же степени, что и антироялистская.

Исторический манифест «Декларация прав человека и гражданина», изданный вскоре после падения Бастилии, точно соответствовал своему названию. Он касался лишь прав мужчин. Упущение о правах женщины как гражданина было не случайным. В новой республике обычному человеку предоставлялись многочисленные политические права, но под словом «человек» всегда подразумевался мужчина.

Женщины же не получили никаких дополнительных привилегий, которыми не пользовались бы и при монархии.

В Национальном конвенте13 были вывешены специальные плакаты, взывающие к тишине и обращенные к женщинам, находящимся на галерее. Несмотря на все это, революция создала первую политическую женскую ассоциацию.

Мужчины революции не доверяли этим уличным амазонкам, и их предводительница, некая мадам Ролан14, Шарлотта Корде (убийца Марата) и Олимпия де Гуже (писательница и борец за права женщин), – все умерли под ножом гильотины.

Закат власти женской сексуальности был недолгим. Наполеон не только использовал женщин – своих любовниц, родственниц и жен – для достижения собственных целей, но его ненасытная сексуальность давала возможность толпам женщин добиваться его благосклонности и таким образом украшать перьями свое роскошное гнездо.

После десятков лет тщетных усилий уничтожить влияние женщины на политическую структуру Франции любовницы и жены вновь обрели свою блестящую власть – Жозефина в качестве мадам Помпадур, Каролина Мюрат – Марии Антуанетты.

Наполеон обращался с женщинами как со своими рабынями. Он приказывал им отдаваться ему, если они не подчинялись, он брал их силой. Если у него на пути вставал муж, он посылал его с поручением за границу, как проделывал Нерон. После того как Наполеон стал абсолютным диктатором, ему редко приходилось пользоваться такими повелительными методами.

Заветной мечтой любой актрисы, дамы нового высшего общества или проститутки было провести ночь в постели великого человека.

Франция всегда задавала тон миру как в правилах поведения в обществе, так и в политической экономии. Несмотря на то что ее идеи часто оказывались разрушительными, коррумпированными, примером чему могли служить неизбежные перевороты как при монархии, так и при республике, остальной мир не мог ни игнорировать их, ни удержаться от лестного подражания.

То, как поступали женщины Франции, – и то, что делалось, чтобы держать их в узде, – нашло свое отражение в жизни соседних стран.

В Вене, известной во времена Конгресса как «самый большой в Европе любовный рынок», когда общее население приближалось к 400 тысячам человек, проституток в городе насчитывалось 20 тысяч. Меттерних, блестящий канцлер, зависел от женщин, имея одновременно трех любовниц, и был убежден в том, что и все мужчины зависят от женщин.

Он ввел женщин в политику и использовал их в качестве посредниц для сбора информации и в качестве тайных агентов. Все, что их любовники доверяли им в моменты интимной близости, передавалось полиции.

В 1811 году на четырех законнорожденных приходилось по одному незаконнорожденному, а к 1840 году был зарегистрирован почти миллион подкидышей, оставленных своими родителями.

Свирепствовали сифилис и гонорея, и каждая третья семья заражалась этими болезнями. Неоспорим тот факт, что при режиме Меттерниха, как при Наполеоне во Франции, семейная жизнь непрерывно разрушалась.

В Германии в 1840 году некий предшественник Кинси подготовил отчет, в котором говорилось, что из ста браков сорок восемь несчастливых, в тридцати шести супруги безразличны друг к другу и только пятнадцать счастливых и полностью добродетельных браков. В другой сотне более пятидесяти из заключенных браков были «распущенными и распутными», четырнадцать «намеренно аморальными», а в пятнадцати отмечалась профессиональная проституция и сводничество.

В Англии XVIII столетие называли Веком Благоразумия. Однако на женщин благоразумие мужчин не производило никакого впечатления, и они всеми силами старались усилить собственную привлекательность с помощью косметики и нарядов, какие только они могли придумать.

О том, что они в этом преуспели, свидетельствует выдвинутый парламентом в 1770 году акт, который провозглашал:

«Все женщины, которые, вне зависимости от возраста и сословия, профессии или ученой степени, после выхода этого Акта прибегнут к соблазнению или принуждению к браку любого подданного Его Величества посредством духов, красок, косметики, белья, искусственных зубов или накладных волос, корсетов, подкладных бедер или туфель на высоком каблуке будут подвергаться штрафу по действующему закону против колдовства и подобных судебно наказуемых преступлений, а браки, заключенные при таких обстоятельствах, по признанию виновным оскорбленной стороной, будут считаться недействительными и аннулироваться».

Акт, конечно, не возымел своего действия. Женщины в качестве реакции на униженное положение, в которое их пытались поставить мужчины, продолжали пользоваться средствами соблазнения.

Любая женщина, осчастливленная происхождением, состоянием и приятной внешностью, подлинной или искусственной, в XVIII веке вела жизнь более увлекательную, чем представительницы ее пола за всю историю человечества. Она могла заводить любовников, путешествовать по стране и за границей, играть в азартные игры и даже заниматься самообразованием!

Однако нельзя сказать, чтобы она имела какое-то значение в мужском мире.

Благородный лорд Честерфилд, который был воплощением галантности, выдающимся государственным деятелем и джентльменом до мозга костей, писал своему шестнадцатилетнему сыну:

«Женщины – лишь большие дети. Они забавно болтают, иногда отличаются сообразительностью, но, что касается здравого смысла и основательного ума, я за всю свою жизнь не знал ни одной такой… Разумный мужчина ведет с ними легкие разговоры, играет с ними, подшучивает над ними и льстит им, как с веселым, развитым ребенком, но он никогда не спрашивает у них совета и не доверяет им в серьезных делах, хотя часто заставляет их думать, что делает и то и другое».

Это ясно показывает, что он и его современники в действительности думали о представительницах женского пола.

Политический подъем и рост промышленности в XIX веке принесли с собой унылое время для женщин. Отмечался рост рождаемости, и женщинам приходилось заботиться о многочисленном семействе. Несмотря на высокую смертность в младенчестве, население быстро выросло.

Провинциальная девушка, которую муж привез в город в поисках работы на новых ткацких фабриках и шахтах, жила хуже, чем рабыня. Ей приходилось трудиться в шахте; несмотря на закон, запрещавший работать под землей женщинам и детям, она все равно спускалась под землю, переодевшись мужчиной. У нее не было другого выхода. Ее муж приказывал ей поступать так, да и она сама прекрасно понимала, что без ее вклада в семейный бюджет семья, которая и так находилась на грани голодной смерти, погибнет.

На текстильных фабриках преобладал женский труд, женщины работали от десяти до пятнадцати часов в сутки за жалкую плату, и каким-то чудом у них хватало еще сил, чтобы выносить ребенка, заботиться о нем и о своем муже в свободное от работы время.

Французский историк Эли Галеви обнаружил, что в ткацких городках женщины пополняли свои мизерные зарплаты проституцией, зачастую с молчаливого согласия мужей.

Ричард Айтон в своем «Путешествии по Британии» писал о беспорядочных связях в шахтах:

«Эти мрачные и отвратительные пещеры способствовали животной распущенности. Если между мужчиной и женщиной, которые встречались в них, возникала страсть, они тут же ей предавались».

Мастера прядильщиц и ткачих пользовались «уступчивостью и похотливым снисхождением многочисленных женщин, находящихся под их началом… процесс выбора жертв не прекращался…»

Женщины не из рабочего класса никогда не были настолько унижены. По большей части, жен считали сексуальными игрушками, которые тоже должны были рабски служить увеличению семейного дохода.

Аморальность была распространенной и неизбежной, когда жизнь становилась настолько тяжелой, что каждая ее минута была борьбой за выживание.

Женщины делились на две категории: чуть выше, чем животные, – зачастую с ними обращались даже с меньшим уважением, потому что они меньше стоили; и те, чье социальное и финансовое положение требовало оберегать их от мерзостей жизни. Ни одна из категорий не получала от жизни ничего. Унижение было жестоким, а возвеличивание – фальшивым.

Не удивительно, что этот унылый для женщин век в конечном итоге породил идеалистов обоего пола, настроенных устранить всеобщее свинство в отношении к женщине.

Пока добровольцы, такие, как Элизабет Фрай, боролись за падших женщин, писатели старались показать то похотливое лицемерие в обращении к благовоспитанным женам и незамужним женщинам, томившимся в бесполезном, бесплодном существовании.

Потребовалось целое столетие, чтобы искоренить зло. Хотя, возможно, если бы отношение к женщине в XIX веке не было столь пренебрежительным, реакция не была бы такой яростной.

Хорошо зарабатывающая женщина сегодняшнего дня, счастливая жена с правами человека, не испытала бы вкуса справедливости, если бы не страдания ее предшественниц, которые разбудили совесть всего мира.