Иное — дано

В России — сложнейшей многонациональной стране — идет небывалый по претензии социально-инженерный проект, попытка вместить эту страну в структуры либеральной экономики. Говорится даже о «возвращении в цивилизацию», о своеобразных «родах наоборот» родившегося в кровавых травмах и признанного уродливым ребенка. Он уже расчленен и приготовлен к этой невиданной операции, да и «мамаша-цивилизация» пришла в ужас.

Этот проект, взлелеянный демократической интеллигенцией, по глубине несопоставим с революцией 1917 года — тогда он был оттеснен и «переварен» в ходе строительства социализма. Сейчас же речь идет о смене цивилизации. Любая экономическая модель исходит из определенного видения мира и человека, уходит корнями в религиозные основания. «Естественное право» рыночной экономики базируется на утверждении эгоизма, якобы изначально присущего свободному индивидууму, для которого жизнь — арена борьбы за существование. «Рынок» — метафора, и главное в ней не продажа вещей, как врут наши идеологи, а свободная продажа себя, своей рабочей силы.

Становление рыночной экономики в христианском мире стало возможным лишь благодаря отходу от евангельского представления о человеке в результате Реформации, разрушению средневековой картины мироздания в ходе научной революции и освоению научной рациональности как способа мышления. Личность освободилась от оков этики религиозного братства. Макс Вебер пишет: «Чем больше космос современного капиталистического хозяйства следовал своим имманентным закономерностям, тем невозможнее оказывалась какая бы то ни было мыслимая связь с этикой религиозного братства. И она становилась все более невозможной, чем рациональнее и тем самым безличнее становился мир капиталистического хозяйства».

Очевидно, что эволюция этики и мышления воспитанных в православии и исламе народов России, в том числе за последние 75 лет, была иной. И политический режим поставил утопическую задачу: внедрить в России англо-саксонский капитализм, не имея для этого культурной базы, путем искусственного создания «капиталистов» и «рыночных отношений». То есть, исходя из самых вульгарных представлений о базисе и надстройке, порожденных механистическим мышлением марксизма XIX в. Но здоровый капитализм создали не жаждушие наживы капиталисты, а аскетичные и трудолюбивые пуритане. Сначала было Слово!

«Для того, чтобы мог произойти соответствующий специфике капитализма «отбор» в сфере жизненного уклада, чтобы определенный вид поведения и представлений одержал победу над другими, он должен был возникнуть как некое мироощущение, носителями которого являлись группы людей», — пишет М.Вебер, опровергая «наивные представления исторического материализма о возникновении подобных «идей» в качестве «отражения» или «надстройки» экономических отношений». И объясняет, почему на юге США «капиталистический дух был несравненно менее развит, несмотря на то, что именно эти колонии были основаны крупными капиталистами из деловых соображений, тогда как поселения в Новой Англии были созданы проповедниками и graduates [выпускниками университетов] вместе с представителями мелкой буржуазии, ремесленниками и йоменами, движимыми религиозными мотивами».

Что же мы слышим в Москве? От Попова — что путь к рынку лежит через легализацию теневиков и мафии. От Гайдара в парламенте — что «основным механизмом создания рыночной экономики является спекуляция». Но это — заведомая неправда. Спекуляция — элемент капитализма, но подчиненный, допустимый лишь как придаток капитализму производительному. Наши же либералы видят в нем основу, причем явно подавляющую производство. И тем самым, кстати, лишают почвы тех честных предпринимателей-евреев, которые, быстро осваивая финансовую и торговую сферы, могли бы действительно стать важным элементом здоровой рыночной экономики. Вебер много места уделяет внутренней связи и различиям протестантизма и иудаизма в их совместном влиянии на формирование капитализма: «Еврейство находилось в сфере политически или спекулятивно ориентированного «авантюристического» капитализма: его этос был, если попытаться охарактеризовать его, этосом капиталистических париев; пуританизм же был носителем этоса рационального буржуазного предпринимательства и рациональной организации труда. И из иудейской этики он взял лишь то, что соответствовало его направленности».

Посмотрим на Восток. В Японии, а затем и в ряде других стран возник мощный капитализм совсем иного типа — не через разрушение традиционного общества, а через мобилизацию его культурных ресурсов. Модернизация велась государством, с ясной целью. Кто же стал здесь основой сословия предпринимателей — спекулянты, воры? Ни в коем случае. И в Японии были призваны социальные группы, обладающие наиболее жестким этическим кодексом и солидарностью. Учиться в Европу на «капиталистов» император Японии послал самураев и ремесленников, а потом государство вручило им собственность (даже ограбив крестьян), но не на кутежи, а как национальное достояние, которое они должны были использовать ради могущества и процветания Японии. Национальный договор был ими выполнен, и государство помогало.

Вся концепция реформы, выбранная правительством Гайдара, порочна в самой своей основе и ни к какому образу жизни привести не может. Неважно, из злого умысла или из-за непонимания, но эта реформа стала средством разрушения России. И Верховный совет, одобривший эту реформу в принципе, взял на себя большой грех, хотя и цепляется к Гайдару по мелочам — просит то пенсионерам подкинуть на бедность, то учителям. Суть-то не меняется, а она не в экономике, не в тупой дилемме «капитализм — социализм», а в том, что лежит под всем этим — в мировоззрении и даже мироощущении, в вопросе: быть ли России?

Хорошо, если бы сам режим осознал пагубность курса и стал его менять, это обошлось бы обществу дешевле всего. Но ведь Ельцин предупредил, что диалога с оппозицией вести не будет, а будет только с теми, кто «конструктивно помогает реформам». То есть, с Поповым, с Вольским, с уважаемым Роем Медведевым. Действительно, они — не оппозиция, хотя и могут иметь с режимом политические разногласия. Но главное уже — не политика, а более глубокий выбор. Ведь наши «социалисты» просят только, чтобы Россию ломали не так больно, а свет в окошке для них все равно — «рынок и демократия». Оппозиция — Н.Павлов, который в принципе отметает эти пустые идеологемы и зовет перейти на язык базовых жизненных понятий — хлеб и тепло, рождение и смерть. И с ним, со мной, с большинством жителей страны диалога не будет.

Конечно, оппозиция еще бьется в тисках истмата, она не имеет готовых штампов, как Гайдар с его ваучерами и «кривыми Филлипса», не имеет еще своего языка. Но она его обретает, и мы видим умных и честных людей, способных осветить наше состояние под всеми основными углами зрения. Я просто не верю, что интеллигент-демократ, мысленно оценивая качество выступлений Астафьева или Исакова, искренне отдаст предпочтение Бурбулису или Чубайсу. Отказ от диалога — еще один удар по стране.

Но обойдемся пока монологом. Когда С.Ковалев оправдывает Гайдара тем, что нет альтернативных программ, это производит тяжелое впечатление. Это просто приговор убожеству западничества. Программа — вообще вещь третьестепенная, когда речь идет о пути цивилизации. А этот путь может быть только альтернативным, собственным. И именно сегодня Россия имеет возможность этот путь определить, ибо со всей остротой предстал перед нами исторический опыт Запада, Юго-Востока Азии, да и СССР с его важнейшим для человечества экспериментом. Мы видим трагический тупик западного индустриализма (включая его марксистскую ветвь) — и огромный потенциал, гибкость и богатство оттенков традиционализма. Каковы же уроки, критерии выбора пути? Ведь мы — на распутье, и обратно дороги нет. Не делать выбор нельзя.

Запад показал значение технологии и рациональной организации труда и распределения. А Восток показал, что рациональность эта — не «западная», а определяется глубинной культурой людей. Японская фирма по структуре отношений похожа на средневековый клан, и бесполезно пытаться внедрить эту структуру в штате Пенсильвания — там действует протестантская этика. Оба типа рациональны в своем месте и могут быть перенесены в иные культуры только как анклавы. Мутации местных культур под влиянием такого переноса не происходит, хотя есть взаимное обучение и адаптация. Что же еще показал опыт? Что единообразие уклада, структурное обеднение, попытка все спланировать, как это произошло в СССР, лишают систему гибкости и при некотором уровне сложности блокируют развитие. И еще показал опыт, что существует тип производств, которые обладают небывалой способностью адаптироваться к социокультурным условиям. Это — малые предприятия.

«Как же, как же, — закивают либералы, — малый бизнес, мы это учитываем». Изучив вопрос по литературе и в течение года воочию (в Испании), я утверждаю, что речь идет совершенно о другом, и понимания сути наши либералы не обнаруживают. Это все равно, что мечтать о фермерских хозяйствах и ссылаться на А.В.Чаянова, который говорил о крестьянском дворе (а это вещи из двух разных цивилизаций).

Малые предприятия — совершенно особый тип производственных структур. Независимо от характера собственности, на которой основано малое предприятие, его сущность не отражается в категориях политэкономии. Поэтому малые предприятия как социально-экономический уклад эффективно функционирует как в либеральной рыночной экономике США, так и в традиционных обществах Японии и Юго-Восточной Азии, на католическом юге Италии и Испании, в странах «третьего мира». Дело в том, что в малой фирме предприниматель не отделен от работников слоем управляющих, а вступает с ними в тесные личные отношения, которые регулируются культурными нормами, а не рынком. Здесь нет простой купли-продажи рабочей силы (тем более, что рабочие обычно — знакомые или родственники), нет «войны всех против всех», а возникают солидарные структуры. Рабочие не бастуют, но и хозяин — не хищный эксплуататор, а в трудное время рабочего не уволит. Мы видим поворот к постиндустриальной общине.

Немного фактов. 99,4% предприятий Западной Европы, предоставляющие 60% всех рабочих мест, имеют менее 50 занятых. Этот сектор растет: в 1960 г. в обрабатывающей промышленности Англии 64% фирм относились к числу малых, в то время как в 1980 г. — 97%. То же мы видим в США, особенно в сфере «высоких технологий». В чем же дело? Оказалось, что в условиях динамичного развития технологии крупные предприятия в принципе не могут успешно работать без толстой «подстилки» малых предприятий. Они активно вовлекают в оборот «дремлющие» материальные и трудовые ресурсы и за счет этого резко снижают капиталовложения на создание рабочего места (в 10 и более раз по сравнению с рабочим местом «нормального» промышленного предприятия) и текущие расходы. Огромное множество станков и станочков, часто самых современных, установлено во всем мире в квартирах, сараях, подвалах. Поэтому именно малые предприятия, а не строительство крупного завода — механизм оживления переживающих депрессию или застой регионов. При этом опыт даже таких стран, как Англия, показывает, что оживление экономики бедствующих районов через развитие малых фирм происходит за счет внутренних ресурсов региона, без привлечения средств извне.

Важнейшая особенность малых предприятий — их способность поглощать и отпускать большое количество рабочей силы: предприятие с 5 работниками может легко расширить штат до 20 человек и так же легко сократить его до нормы. В стабильной ситуации на Западе малые фирмы создают 90-95% новых рабочих мест. В случае же резких колебаний на рынке рабочей силы (например, ликвидации крупного завода) малые предприятия служат «губкой», всасывающей избыточную рабочую силу, смягчающей социальные потрясения. Считается, что ни одно демократическое общество не может устоять при уровне безработицы 10% активного населения. В Испании же безработица достигает 17%. Но ее экономика и социальный порядок устойчивы потому, что на деле большинство безработных заняты на малых предприятиях (пусть и через «теневые» контракты). Они — главный механизм предотвращения массовой безработицы.

Создание широкой системы малых предприятий позволило Испании быстро преодолеть тяжелый структурный кризис и перейти к быстрому развитию и росту благосостояния. Так были сняты острые социальные противоречия, возникающие при отказе от патерналистской политики государства и конверсии тяжелой промышленности. Без больших капиталовложений малые предприятия предотвратили обеднение и маргинализацию крупных масс людей. Одновременно они приобщили к предпринимательству значительную часть населения (51% предпринимателей в Испании — бывшие рабочие), что стабилизировало демократию, лишив экстремистов социальной базы. Малые предприятия оживили «дремлющие» ресурсы и быстро насытили рынок вполне современными товарами технического назначения и широкого потребления.

Благодаря своей мобильности и тесной связи с культурным контекстом каждого региона малые предприятия обеспечили резкое ускорение диффузии новых технологий в Испании, особенно в местности с традиционной культурой и «крестьянским» мышлением. Это произошло без болезненной ломки культурных стереотипов и массовой миграции населения в города. Второе поколение предпринимателей, уже с высшим образованием, выводит этот процесс на новый уровень — не только освоения, но и создания современных технологий. Испания быстро входит в группу технически развитых стран с очень скромными затратами на собственные НИОКР. То же было и в Японии, и в Корее.

Сейчас во многих странах возникают уже не изолированные малые предприятия, выносящие на рынок свою продукцию, а системы, в которых процесс производства расчленяется на фазы. Создается сеть местных рынков с тонким разделением труда, что позволяет участвовать в производстве всем жителям района. Возникает кооперативный эффект между производством и повседневной жизнью людей, появляется особое сотрудничество, что сильно снижает себестоимость. Час-другой может поработать и старик, и подросток. Координация осуществляются через взаимное доверие и комбинацию факторов рынка с социальными санкциями, принятыми в поселке или городке. Близость отдельных малых предприятий позволяет достичь преимуществ крупного предприятия без потери гибкости. К изумлению экономистов, такие комплексы в Италии стали теснить крупные корпорации в самых передовых отраслях.

Малые предприятия — очень мобильная система. Именно здесь идут «эксперименты», на которых учатся крупные фирмы. Тому много причин: малая величина ущерба при неудаче нововведения; большое число автономных фирм и возможность учиться на ошибках и удачах новаторов; отсутствие бюрократии — совмещение центра принятия решений с уровнем исполнения и т.д. Малые предприятия стали главным механизмом «выращивания», тренировки и отбора предпринимателей, что особенно важно в странах с традиционной культурой, перед которыми стоит задача нетравмирующего формирования сообщества предпринимателей как особого социального слоя и особой профессии. Но хотя малые предприятия в зрелом возрасте обладают большой способностью к адаптации, их смертность в «младенческом возрасте» высока. Общепринято, что здоровые малые предприятия возникают с помощью государства. Нельзя обойтись разрешением их создавать — при отсутствии государственной поддержки они будут вынуждены искать и найдут ее у криминальных структур (как было у нас с кооперативами). Сложилось много систем поддержки малых предприятий, инкубаторов для их выращивания.

В СССР и России следовало начинать реформу не с разрушения и приватизации действующих заводов, а с создания «генераторов» малых предприятий — с увеличения разнообразия производственной системы. Инверсия этапов реформы вызвана политическими интересами, и экономика дорого расплачивается за это. Ради создания класса «частных собственников» им позволили разворовать национальных ресурсов на десятки миллиардов долларов, огромные средства «закачали» в коммерческие банки и биржи — и что мы имеем? Если бы эти средства отдали в честные руки — не юнцов, торгующих всякой дрянью, а в руки рабочих и инженеров, бывших офицеров и прапорщиков, если бы им помогли создать в городах и селах свое дело по производству кирпича, обуви, мебели, мы уже сегодня были бы изобильной страной. Не сжимало бы сердце от нестерпимого стыда, когда хлыщ на экране рассуждает о «проблеме выживания стариков». На нас бы не шел вал преступности — последнего прибежища безработной молодежи. И президент России не ездил бы по миру с протянутой рукой.

Все это знали наши экономисты-«консультанты», их выбор был сознательным. Не им я говорю все это, а тем, кто придет после них и еще очень многое сможет поправить. Надо только мыслить в понятиях хлеб и тепло, рождение и смерть — и учиться на опыте всего человечества.

1992