Глава 20. СМЕРТЬ БЫЛА РЯДОМ

Наша наземная подготовка сократилась до двух или трех занятии. Их проводил с нами капитан Эскандон, один из командиров группы истребителей-перехватчиков. Некоторые пилоты-ветераны дали нам кое-какие советы.

Однако мне повезло. Вместо того чтобы тренироваться на аэродроме городка Колумбия и взлетать с чертовски грудной полосы, мне приказали проводить полеты на аэродроме в Сан-Антонио, где взлетно-посадочные полосы были в лучшем состоянии, да и подходы к ним были безопаснее. При первом полете, в самый последний момент, ветер сыграл со мною злую шутку, изменив направление, и мне пришлось взлетать не с привычной полосы номер 5, а с полосы номер 36, которая заканчивается рядом с последними домами городка.

– Как ты себя чувствуешь, Прендес?

Голос Эрнандеса донесся до меня в наушниках шлемофона. Прицельную установку я убрал вверх, чтобы она не мешала на взлете, ведь мне придется приложить немало умения, чтобы самолет поднялся в воздух. Впрочем, я уже ощутил, что составляю единое целое с этим «летающим гробом». Хотел я этого или нет, но самолет должен быть взлететь.

– О'кэй, . Я в порядке! - соврал я, не дрогнув. По правде говоря, замурованный в герметичной кабине, накрытый плексигласовым колпаком, я чувствовал себя довольно неуверенно. Рев мотора доносился до меня откуда-то издалека. Взгляд мой остановился на приборной доске: больше я ничего не видел.

Я начал выруливать на старт. Делать это было очень трудно в тесной кабине. Мне приходилось вертеть головой, чтобы видеть край рулежной дорожки и не выскочить на траву.

– Давай проверим все вместе, - снова раздался голос в наушниках.

– Понял.

– О'кэй, Прендес. Начали! Стартовый двигатель…

– Готов!

– Давление бензина…

– Восемь фунтов!

– Форсаж…

– Включен!

– Винт…

– На малом шаге и на автомате!

– Хвостовой костыль…

– Закреплен!

– Температура и давление…

– В норме!

– Управление…

– В порядке!

– Отлично, старина, пошел! Плавно наращивай мощность и держись по центру полосы! Не задирай слишком хвост, не то удлинишь разбег, но смотри и не волочи его по земле. Я буду с тобой на связи.

– Порядок, - ответил я, пытаясь изобразить на лице нечто вроде улыбки. В последний раз огляделся. Пожарная машина торчала неподалеку. На ней находились пилоты, которые ожидали своей очереди.

…Даю газ. Самолет набирает скорость, вибрация и рев мотора усиливаются. Полоса несется подо мной. Я вижу ее краем глаза… А сейчас ручку слегка от себя, хвост приподнят… вот так… Я не могу думать о чем-то другом, ведь для меня важно сейчас только одно - выдержать направление разбега, не дать этой махине отклониться в сторону. Время от времени бросаю быстрый взгляд на указатель скорости: нельзя пропустить момент, когда надо оторвать машину от земли.

В самостоятельном полете всегда так: если пилот еще не привык к самолету, ему особенно надо быть начеку, потому что внимание рассеивается и он ничего не замечает, хотя и старается изо всех сил. В такой момент самая пустяковая оплошность может привести к аварии…

Напряжение мое возрастает. Не поворачивая головы, пытаюсь осмотреться вокруг: с бешеной скоростью проносится подо мной темно-зеленая полоса из бетона.

В наушниках звучат какие-то неразборчивые голоса, но мне сейчас не до них, скорее бы оторваться… Что случилось с этим корытом? Почему оно никак не наберет нужной скорости для отрыва?… А вдруг оно не взлетит?… Да нет же, не может быть… Чей-то голос рычит в шлемофоне:

– Давай! Смелей, смелей!…

Я тяну ручку на себя и заставляю наконец эту тяжеленную кучу металла оторваться от земли. Но я переусердствовал… Нос самолета угрожающе задирается, девятитонная махина отрывается от земли всего на несколько десятков футов, к тому же начинается дикая вибрация, и это не к добру, эдак он, пожалуй, развалится на части. Бросаю взгляд на указатель мощности, там всего… 42 процента, а для того, чтобы оторваться от земли, надо 52, и не меньше…

Боже мой!… Что происходит? Мотор не тянет! Молниеносно оцениваю обстановку и вижу, что у меня впереди всего каких-то полторы тысячи футов полосы. Скорость еще невелика, высота всего несколько метров, а самолет вот-вот рассыплется. Это самое ужасное, что может случиться на взлете.

Я изо всех сил толкаю рычаг управления двигателем вперед и срываю ограничитель форсажа. Вибрация сумасшедшая, приборная доска пляшет, в кабину врывается черный дым вместе с жалобным стоном мотора. Кажется, самолет вот-вот разлетится на куски…

Мой «летающий гроб» резко теряет высоту, а до первых домов городка рукой подать. Он бьет колесами по бетону, и я изо всех сил жму на тормозную гашетку: надо удержать это разъяренное чудовище, пока не поздно. От резкого торможения шины лопаются, машина «клюет» носом. О ужас - до конца полосы остается совсем немного!

Левая педаль уходит до упора. Я пытаюсь развернуть самолет влево, чтобы страшная сила инерции не бросила его на жилые дома. Но скорость достаточно велика, и самолет тащит юзом по полосе… Глухой удар, треск, и левое шасси насквозь пробивает своими стойками плоскость. Конец левой накренившейся плоскости со скрежетом чертит бетон. Я больно ударяюсь о плексигласовый колпак. Машина крутится вокруг левого крыла, и мне кажется, что еще мгновение - и она перевернется через капот. Неужели наступил, мой смертный час?… Сначала я сгорю, а потом обломки самолета придавят мое обгоревшее тело к шершавому бетону полосы. Мне слышится шорох крыльев самой смерти, летающей у моей кабины. Молнией проносится в голове воспоминание о Кортине… Самолет принимает нормальное положение, но затем силой инерции его выбрасывает с бетонной полосы, и он, как раненое животное, крутится уже на земле, ударяясь о камни и невообразимо грохоча. Но вот его движение замедляется, густое облако пыли окружает самолет. Откуда-то на меня падают обломки, лопается какое-то стекло, пахнет горелым металлом… Я не имею ни малейшего представления, где нахожусь.

И вдруг на меня валится гигантское дерево. Оно рушится, сметая все на своем пути. Это конец!… Я выбрасываю вперед руки, чтобы защитить лицо. Удар! Страшный треск!… Летный шлем раскалывается… Чертовски болит колено… Тяжелая, давящая тишина окружает меня. Я весь во власти безмолвия и покоя… Я забываюсь… Я уничтожен, обессилен, раздавлен. Но я, черт побери, жив!…

Прихожу в себя и пытаюсь думать. Мысль бешено работает: что все-таки произошло?… Понимаю: моей летной карьере конец. Из-за этой аварии мне не разрешат больше летать… Тем временем языки пламени подбираются к кабине. Ругаю себя последними словами, а между тем черный дым горящего масла проникает в кабину, я начинаю кашлять и тут же о ужасом вспоминаю о полных баках с горючим.

Лихорадочно, ломая ногти, отстегиваю ремни безопасности, спасшие мне жизнь… А колпак не хочет открываться… Что же, мне здесь подохнуть? Подохнуть?! Наконец справляюсь с тросом аварийного сброса колпака, медленно открываю его. Ну вот, кажется, теперь я смогу выбраться. Вываливаюсь из кабины на землю и бегу от этой груды горящего металла. Парашют пылает. Я укрываюсь за большим камнем и наблюдаю, как горит мой «Тандерболт». Время от времени в утреннюю тишину врываются глухие звуки взрывов. Патроны всех восьми пулеметов не перестают рваться… И вот мощнейший взрыв потрясает все вокруг. Это бензиновые баки… В воздух поднимается густой, черный столб дыма…

В военном городке Колумбия меня встретил Куэльяр. Лицо его было искажено от волнения. Он сразу же потащил меня выпить двойную рюмку рома. Дрожащей от пережитого потрясения рукой я с трудом донес рюмку до рта.

Меня даже не отправили на медосмотр. Колено мое распухло и разболелось. Я ничего никому не сказал об этом - не хотелось усугублять положение. Мне показалось, что здесь, в клубе, внезапно все изменилось, исчезли знакомые лица. Я по-прежнему не испытывал никакого желания говорить, хотя Куэльяр пытался ободрить меня.

Неожиданно из репродуктора раздался громкий голос:

– Внимание! Внимание! Лейтенанту Прендесу явиться завтра утром в 7.00 в управление полетами, имея при себе летную форму, и вылететь в Сан-Антонио.

Мне показалось, что мое сердце вот-вот вырвется из груди. Как будто я был мертв, а эти слова вернули меня к жизни.

«Сумасшедшее везение, - подумал я. - Завтра снова самостоятельный полет. Я должен выйти из кризиса, - уговаривал я себя, - должен собрать все свои силы перед новым полетом».

Куэльяр, улыбаясь загадочной улыбкой, смотрел мне в глаза.

– Завтра ты не должен лететь. Это дикость, варварство! Тебя даже врачи не осмотрели. Никто и не подумал расследовать причину катастрофы. Ты сам ничего не знаешь. Мы таскаем каштаны из огня, а они…

Я не дал Куэльяру закончить, положив ему руку на плечо и сказав:

– Так лучше. Или все, или ничего… Ты меня знаешь, Куэльяр. У меня есть недостатки, и немалые… Они во мне, в моей натуре. Понимаешь, когда я борюсь с самим собой, я иногда становлюсь чертовски решительным, фанатичным, почти дурным. Некоторые вещи я не могу делать наполовину. Например, не могут быть наполовину порядочным, наполовину трусом, наполовину храбрым или наполовину честным с самим собой.

Я говорил взволнованно, вероятно, сказывалось утреннее напряжение, которое только теперь начало постепенно рассеиваться… Куэльяр внимательно смотрел на меня. Лицо его слегка покраснело, глаза повлажнели.

– Понимаешь, Куэльяр, главное - это совесть человека. Жизнь теряет всякий смысл, если человек забывает о совести. А наша с тобой жизнь - это сражение. И в этом сражении, которое мы ведем, мы не имеем права обманывать себя. Мы должны сражаться, наступать, отступать, но никогда не забывать о совести. Мне страшно представить, что могло бы случиться со мной, если бы в один прекрасный день такое произошло… А еще я думаю, что любая опасность таит в себе нечто более могущественное, чем страх перед смертью. Это такое странное, необъяснимое чувство. Его можно было бы назвать любовью к опасности. Оно частица нашей жизни, жизни военных летчиков. Когда его нет, мы желаем, чтобы оно появилось, но именно оно и может привести нас к тому, чего мы так страшимся, - к смерти.









Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Наверх