Часть III

КОМАНДИРЫ И БОЙЦЫ

«Посылать людей на войну, не обучив,

значит предавать их»

(Конфуций)

В июле 1918 года V съезд Советов, одобрив решение ВЦИК о введении всеобщей воинской обязанности, специально подчеркнул, что право защищать Социалистическое Отечество с оружием в руках предоставляется только трудящимся. Но в хаосе развязанной большевиками Гражданской войны классовую чистоту рядов соблюсти не получилось.

Троцкий писал:

«Армия строилась под огнем. Приемы строительства, в которых господствовала импровизация, подвергались немедленному испытанию на деле. Армия росла численно чрезвычайно быстро. Объяснялось это, с одной стороны, чрезвычайной протяженностью фронтов, с другой стороны, рыхлостью военной организации. Недостаточная подготовка вызывала, естественно, чрезмерный расход человеческой силы. Быстрый и полухаотический рост армии вызывался тем, что для разрешения каждой новой боевой задачи приходилось строить из ничего новые полки и дивизии…

Мы были чужды педантизму и шаблонам, прибегали ко всяким комбинациям и экспериментам, ища успеха. В одной армии командует бывший унтер-офицер при начальнике штаба из бывших генералов. В другой армии командует бывший генерал при помощнике из партизан. Одной дивизией командует бывший солдат, в соседней — полковник генерального штаба. Этот «эклектизм» навязывался всем положением».

К концу Гражданской войны численность Рабоче-Крестьянской Красной Армии достигла 5,5 миллионов человек. Один за другим ликвидировались фронты. Однако революция в Европе не состоялась, страна лежала в запустении, а содержать и кормить такую прорву молодых, здоровых и ничего не производящих мужчин большевикам было не по карману. Вместо раздувания «мирового пожара» пришлось заняться проблемами восстановления хозяйства и «социалистическими преобразованиями». Благо внешние враги — весь капиталистический мир — зализывал раны, нанесенные мировой бойней, и новой интервенции не замышлял.

Поэтому с начала 1920 года они стали превращать победоносные армии — одну за другой — в трудовые. По замыслу Ленина и Троцкого, солдаты этих армий, с винтовкой в одной руке и лопатой в другой, должны были заниматься ликвидацией последствий Гражданской войны, одновременно бороться с «внутренней контрреволюцией» и вообще быть начеку. В январе — апреле 1920 года были образованы восемь трудовых армий: 1-я Революционная армия труда (бывшая 3-я армия), Украинская советская (из войск Юго-Западного фронта), Петроградская Революционная (бывшая 7-я армия), 2-я особая железнодорожная (бывшая 4-я армия), Донецкая и Сибирская трудовые армии…

В составе различных трудовых формирований было 2,5 миллиона красноармейцев, то есть около половины вооруженных сил. Они занимались, в основном, неквалифицированным трудом: восстанавливали шахты и железные дороги, заготовляли топливо и продовольствие, привлекались к бесконечным погрузкам и разгрузкам. В общем, делали всё то, что с тех пор стало постоянным и главным занятием советских солдат в мирное время. Одновременно личным примером и пламенными речами трудармейцы вели культурно-просветительную работу среди аборигенов.

Но, когда были вырыты все канавы, загружены или разгружены 460 тысяч вагонов, заготовлены 66 тысяч кубометров дров, стало ясно, что и трудовые армии нерентабельны. В 1922 году их расформировали. Одновременно началось глобальное сокращение вооруженных сил. Из командного корпуса в первую очередь удаляли бывших офицеров царской армии и нераскаявшихся троцкистов.

8 августа 1923 года декретом ВЦИК и Совнаркома была введена смешанная система комплектования, позволившая на порядок уменьшить численность армии и до минимума урезать расходы на нее. Суть идеи заключалась в том, что лишь небольшая часть воинских соединений осталась кадровой (так, до 1931 года весь Дальний Восток прикрывали 6 стрелковых дивизий, 2 кавалерийские бригады и 6 эскадрилий авиации, а всего 42 тысячи человек), остальные переводились на территориально-милиционную систему комплектования.

В территориальных формированиях в мирное время постоянный состав был сведен к минимальному числу кадровых военнослужаших (в основном — командиры), занимавшихся военным обучением переменного состава, приписанного к этим соединениям. При такой системе резервистов, состоявших на учете и проживавших в районах дислокации воинских частей, регулярно призывали на учебные сборы для прохождения воинской подготовки и повышения военной квалификации. По мобилизации все они были обязаны прибыть в свои части, укомплектовывая их тем самым по штатам военного времени.

Призыв рядового состава осуществлялся на основе Закона об обязательной военной службе, принятого 18 сентября 1925 года. В нем было установлено, что защита СССР является обязанностью всех граждан, но оборона страны с оружием в руках доверяется только трудящимся, «на нетрудовые элементы возлагается выполнение иных обязанностей по обслуживанию обороны Союза ССР». В армию зачисляли годных по состоянию здоровья граждан, достигших 21 года, которые должны были «отбарабанить» в вооруженных силах пять лет.

В кадровых частях эти годы слагались, во-первых, из непрерывной службы сроком от 2 до 4 лет (в зависимости от рода войск и специальности) и, во-вторых, из отпуска сроком 1–3 года, с обязательным привлечением во время отпуска на учебные сборы общей продолжительностью не более двух месяцев. Переменный состав территориально-милиционных формирований регулярно призывался на учебные сборы, общей продолжительностью 8–12 месяцев. В период между сборами резервисты числились в воинских частях состоящими в отпуске и могли участвовать в строительстве социализма.

На кадровую службу охотно шла та часть сельской молодежи, которая хотела вырваться из деревни и перебраться в город. Младших командиров пытались готовить из наиболее грамотных красноармейцев на ускоренных курсах в батальонных школах. При этом срок службы им продлевали с двух лет до трех. В военные школы, где готовили «красных офицеров», старались набирать рабочих.

В 1926 году была введена военная подготовка в общеобразовательных школах, но толку от нее было немного. Кроме того, ежегодно в летнее время по всему Советскому Союзу проводились «недели обороны» с обязательным участием всего трудоспособного населения страны. Тогда же был создан ряд оборонно-патриотических обществ, объединенных в январе 1927 года в «Осоавиахим».

Общая численность вооруженных сил в период с 1924 по 1931 годы не превышала 640 тысяч человек, а количество начальствующего состава — 40 тысяч.


* * *

На протяжении 1920-х годов армия просто боролась за свое выживание. Так, 20 января 1924 года заместитель председателя Реввоенсовета Эфраим Маркович Склянский (1892–1925) сообщал в Совет Труда и Обороны:

«При предельных окладах для младшего комсостава — 18 рублей, для среднего — 40 рублей и для старшего — 60 рублей, т.е. для преобладающей по численности категории военнослужащих, получаемое ими содержание не составляет даже прожиточного минимума. При современных условиях рынка оклад не может обеспечить не только семьи, обреченные на все лишения полуголодного существования, но их самих».

В сводке Политического управления от 15 ноября 1926 года указывалось:

«Материальное положение начсостава, особенно семейного, остается неудовлетворительным. Получаемый оклад содержания едва покрывает расходы на питание, оплату квартиры и покупку дров. Наиболее больным местом в быту начсостава является квартирный вопрос. Большинство живет на частных квартирах и платит 10–20 рублей в месяц. Такая дороговизна вынуждает семейный начсостав нередко с семьей из 3–5 человек ютиться в одной комнате. Коммунально-бытовых денег часто не хватает на оплату квартиры. Много квартир непригодно для жилья…

Задолженность начсостава, особенно семейного, растет. Получаемого содержания в большинстве не хватает. Приобретение одежды и предметов первой необходимости неизбежно ставит начсостав перед необходимостью залезть в долги. Некоторые командиры при получении жалованья только расписываются… некоторые лица начсостава кредитуются у частных торговцев. В 191 полку часть начсостава носит свои веши в заклад к ростовщику…

Тяжелые условия быта, необеспеченность создают подавленное настроение начсостава, понижают работоспособность. Наблюдаются разговоры о «нищенском существовании».

Генерал-полковник И.М. Чистяков (1900–1979), в 1922–24 годы командовавший взводом в 37-м стрелковом полку, вспоминал:

«Красноармеец должен был получать в день фунт хлеба, но ему выдавали только двести граммов, потому что остальные двести отчислялись детским домам… Страна делала все возможное, чтобы облегчить участь детей, поэтому и красноармейцы стойко переносили полуголодную жизнь. Вволю поели крапивы. Наварят ее полный котел, бросят туда кружку крупы или кукурузной муки, вот и приварок!

(Кстати, установленные нормы пайка красноармейца неизменно превосходили паек рабочего. Другое дело, что из продуктов и в каком виде доходило до реального бойца. Так, в Западном военном округе «выдавалась солонина, которая была засолена вместе с кишками и калом и издавала отвратительный запах. Во многих частях выдавался сырой хлеб с примесью песка, суррогатов, а часто и мусора». Одновременно в казармах крутили фильм «Броненосец «Потемкин», показывавший, как матросы учинили бунт и выбросили за борт всех офицеров лишь потому, что им дали на обед червивое мясо! — В.Б.)

Я, командир, как и мои подчиненные, в то время ходил в лаптях. Гордо ходил! Наган на одном боку, полевая сумка на другом — девушки смотрели! Приходишь в казарму, скорее лапти в воду, знаешь, что старшина строгий. Красноармейцам говорил: «Кто лапти раньше пяти дней износит, новые давать не буду — топчитесь по лужам. И правда, идем строем, а как увидим лужу, все в нее гуртом — потопчемся, лапти намокнут, значит, не растрескаются раньше времени, дольше прослужат. В пулеметной роте было шесть командиров… На всех была одна пара сапог. Брали мы самый большой размер, чтобы подошли всем. Составляли график, когда кому в них идти в город».

На пленуме ЦК в апреле 1928 года нарком обороны Ворошилов жаловался на трудности в подготовке командных кадров:

«Из крестьянина выработать командира нелегко, потому что мы его должны политически обрабатывать столь долго и столь серьезно, что эта задача становится иной раз не по силам. Настоящих пролетариев в военные школы мы почти не получаем. Бытовые и прочие условия в Красной Армии таковы, что они ни в какой степени не могут служить приманкой для хороших пролетарских кадров».

Постепенно материальное положение военнослужащих, в первую очередь начальствующего состава, улучшалось, но квартирный вопрос так и остался «наиболее больным местом в быту начсостава». Советская Родина никогда не жалела денег на самую большие в мире атомные подводные лодки и на баллистические ракеты, как и на прочее «железо», но при этом неизменно экономила на своих защитниках, одновременно уверяя, что народ ради них снял с себя последнее.

Широко пропагандировался тезис о том, что новая армия по своему духу в корне отличается от старой: «В Красной Армии не стало антагонистического классового расслоения, которое существовало между барами — командирами и «холопами» — солдатами, со всеми вытекающими отсюда последствиями».

Однако классовая демагогия не могла скрыть тот факт, что воинственно невежественные хозяева новой жизни, выбившиеся в начальники в силу одного лишь пролетарского происхождения, как только дорвались до власти, так сумели во многих отношениях переплюнуть дореволюционных «бар». Особенно ярко это стало проявляться в конце 20-х годов, по мере закручивания гаек в отношении крестьянства.

ОГПУ информировало «верхи» в своем «Обзоре политико-экономического состояния СССР:

«Серьезной причиной недовольства красноармейцев является рост староофицерских замашек комсостава (грубость, пьянство, матерщина и денщичество), укоренившихся в отношении к красноармейцу даже и со стороны политсостава…

Эксплуатация красноармейцев для личных нужд — явление массовое, отмечаемое почти во всех округах; часты случаи посылки вестовых в распоряжение жен, матерей и т.п. для выполнения домашних работ…

Грубость комсостава увеличивается с каждым месяцев, принимая формы полнейшего пренебрежения к красноармейской массе, предпочтения репрессивных мер вместо морального воздействия на красноармейцев и подчиненных, также эксплуатации красноармейцев…»

Между тем, в «классово расслоенной» царской армии со времен Петра Первого офицеру запрещалось отдавать приказания, не относившиеся к служебных делам. Более того, солдат не обязан был выполнять такого рода приказания, а вместо этого должен был донести на офицера в суд. Согласно Артикула воинского 1715 года, «команда офицерская более не разпространяется над солдатами, токмо сколько Его Величества и Его Государства польза требует; а что к Его Величества службе не касается, то и должность солдатская того не требует чинить».

Буйным цветом распускались в Красной Армии мордобой и поголовное пьянство:

«Пьянство в частях прогрессирует и становится характерным для быта комсостава армии в мирной обстановке. Во многих случаях оно сопровождается дебоширством и пьяным разгулом в ресторанах, вплоть до уличной стрельбы. В некоторых частях пьянство подрывает всякий авторитет комсостава и представляет серьезную опасность…

Отношение комсостава к своим обязанностям халатное. Командиры по несколько дней не посещают занятий и оторваны от красноармейской массы. Местами комсостав представляет касту, совершенно чуждую интересам красноармейцев…

Упадочность настроений среди политработников армии особенно наблюдается в частях Кавказской армии, где за последнее время участились случаи самоубийства. Из анонимной анкеты, проведенной партколлегией 3-й дивизии, выяснилось, что до тридцати процентов коммунистов дивизии думают или думали о самоубийстве как о выходе из тяжелого положения…

В Приволжском военном округе помощник командира роты в пьяном угаре разделся сам, раздел проститутку, с которой начал плясать русского. Остальные подняли стрельбу из револьверов, подняв много шума…

В Уральском военном округе попойки носили характер оргии, где некоторые жены комсостава танцевали чуть ли не нагими. Была попойка женская, на которой присутствовали все жены комсостава 20-го полка. Попойка продолжалась танцами, дебошами, руганью, и дошло до того, что случайно попавший командир был повален на пол, были спущены брюки, и ему стоило много трудов вырваться оттуда неизнасилованным». (из того же «Обзора ОГПУ»)

Несмотря на это, а также на недовольство большинства красноармейцев развернувшейся на селе коллективизацией, Ворошилов заверял, что «армия крепка, боеспособна и является надежной опорой диктатуры пролетариата». Однако вместо боевой учебы основной упор делался на политическую обработку личного состава, моральное состояние которого было крайне низким в связи с ограблением деревни и введением карточной системы. Из десяти часов рабочего времени почти половину занимало прослушивание сказок политруков о прекрасной жизни в Советской стране.


«Счастлив тот человек, кто родился в советский век»

«Великие победы нас ждут впереди под лучами красной звезды»

«Солдатская честь и слава дороже хлеба и сала»


Известный по Первой мировой и Гражданской войнам генерал П.Н. Краснов (1869–1947) утверждал в 1927 году в своем труде «Душа армии»:

«Чем выше идеалы, за которые борется армия, тем доблестнее она ведет себя на войне… Все духовное запретно для красноармейца. У него нет ни воспоминаний о славном прошлом, ни надежды на светлое будущее. Жизнь — это сегодняшний день. Живи и радуйся им… Мы не можем себе представить, какой беспросветный мрак, какой неистовый ужас царят в красноармейской душе. Это такая пустота, которую не зальешь никаким самогоном, не заглушишь никакими насилиями над женщинами, никакою гульбою. Их новые песни грубы и дики, их развлечения низменны, впереди у них ничего. Будущего нет. Их слава — темная, кровавая слава, без лучезарного слияния со светлой славой предков, без оправдания в будущем. В этом кроется мужество многих из них и их военная сила. Это мужество отчаяния, это сила страшного своею пустотой сознания: «ничего больше не остается делать, как сражаться и умирать…

В самих приемах военного воспитания коммунисты не придумали ничего нового. Они использовали старые способы влияния на человеческую душу: религию, патриотизм, знамя, лозунги, сомкнутый строй, музыку, пение, внешность начальника. Их религия — «Ленинизм», заветы «Ильича» — их заповеди».

Таким образом, в 1920-е годы и в начале 1930-х Советский Союз имел армию небольшую, технически отсталую, неграмотную, скудно финансируемую, опутанную политическим контролем и мало боеспособную. Какие-то из этих недостатков позже удалось исправить, но врожденные пороки остались неизлечимыми.


* * *

Коренной перелом в советской военно-политической доктрине произошел в 1932 году после затянувшегося ответа Сталина на записку Тухачевского. Иосиф Виссарионович, в частности, писал:

«Несомненно, что изменившийся за последние годы характер армий, рост техники военного транспорта и развитие авиации, появление механизированных частей и соответствующая реорганизация армий создают совершенно новую обстановку, лишающую старые споры о большом количестве дивизий их решающего значения… Я думаю, Вы согласитесь со мною, что 6-и миллионной армии, хорошо снабженной техникой и по-новому организованной — будет вполне достаточно для того, чтобы отстоять независимость нашей родины на всех без исключения фронтах. А такая армия нам более или менее по силам».

Для Штаба РККА пожелания Вождя явились руководством к действию, хотя для решения оборонительных задач такая армия была не нужна (В 1930 году было признано, что для противостояния «Западному блоку» достаточно развернуть армию численностью 3–3,5 миллиона человек).

В начале 1933 года общая численность вооруженных сил достигла 800 тысяч человек, к началу 1934-го — перевалила за миллион. Мобилизационный план 1938 года уже предусматривал развертывание армии численностью 8,6 миллионов человек.

В августе 1936 года был установлен призывной возраст — 19 лет.

1 сентября 1939 года внеочередная сессия Верховного Совета СССР приняла новый закон о всеобщей воинской обязанности. Поскольку эксплуататорские классы к тому времени были физически уничтожены, постольку закон провозгласил службу в рядах Красной Армии почетной обязанностью и священным долгом каждого гражданина СССР, независимо от его социального происхождения и положения. Были установлены новые сроки службы: в сухопутных и внутренних войсках для рядового состава — 2 года, для младшего начальствующего состава — 3 года; в авиации, частях береговой обороны и пограничных войсках — 4 года; на кораблях и в частях ВМФ — 5 лет.

Для обеспечения вооруженных сил командными кадрами всех специальностей разворачивалась широкая сеть учебных заведений. Так, если в 1937 году в стране имелось 75 военных училищ и школ, в том числе 7 морских и 18 авиационных, то на 1 мая 1941 года их насчитывалось уже 255, включая 16 морских и 100 авиационных.

При комплектовании училищ предпочтение отдавалось красноармейцам срочной службы и сверхсрочникам в возрасте до 25 лет, для гражданской молодежи возрастной ценз ограничивался 22 годами. На военную службу теперь шли ровесники Революции, выросшие и воспитанные при советском строе.


* * *

Надо сказать, что созданию «нового человека», который только и способен жить при задуманном ими коммунизме, большевики придавали первостепенное значение. Как известно, их бородатый классик для «производства всесторонне развитых людей» предлагал использовать фабричный труд подростков в сочетании «с преподаванием и гимнастикой». Ленин, мечтая всю молодежь «научить коммунизму», предлагал воспитывать ее с 12-и лет «в сознательном и дисциплинированном труде» и вырабатывать в ней «коммунистическую нравственность», подчиненную интересам классовой борьбы пролетариата.

Между тем, задолго до 1917 года гениальный русский писатель Ф.Ф. Достоевский пророчески указал наиболее характерные черты общества «победивших социалистов»:

«Каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны. В крайних случаях — клевета и убийство, а главное равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук, талантов».[15]

И точно, едва завоевав страну, новоявленные «просветители» принялись жечь книги.

Вообще, как показывает исторический опыт, все революционеры, придя к власти, становятся мракобесами. Силой захватив власть, они приводят народ к повиновению террором, после чего ведут «истомленную массу» к всеобщему счастью, помахивая перед носом морковкой светлого будущего и приставив пистолет к затылку. А для того, чтобы как можно скорее оболванить народ своими идеями, необходимо оградить его от тлетворного влияния идей посторонних.

В решении этой задачи важная роль отводилась Народному комиссариату просвещения, в рамках которого 12 ноября 1920 года был образован Главный политико-просветительный комитет Республики. Бессменным председателем этого комитета до 1930 года была Н.К. Крупская — жена Ленина, страдавшая базедовой болезнью и истерией. Известный историк Ю.В. Готье[16] однажды был приглашен на заседание сего учреждения, после чего сделал запись в своем дневнике:

«Я был водим в Комиссариат Народного просвещения на заседание коллегии комиссариата… На заседании присутствовала Н.К. Крупская-Ульянова, без 5 минут русская императрица; я не ожидал видеть ее такой, какая она есть — старая, страшная, с глупым лицом тупой фанатички, причем ее уродство подчеркивается ясно выраженной базедовой болезнью; остальные присутствовавшие были Познер, Шапиро, Маркс и другие представители господствовавшего племени…

Оказалось, что мне не нужно было вовсе приезжать. Я однако не раскаиваюсь, что потерял здесь время; картина убожества и неумения ничего сделать, разве что утопать в словах, была так ярка, что оставила во мне неизгладимое впечатление и убедила еще раз, что эти существа, имеющие от людей только образ, ничего создать не могут».

Надежда Константиновна, в молодости безуспешно пытавшаяся просвещать рабочих идеями Маркса, нашла, наконец, себе занятие по душе. Утвержденная ею инструкция предписывала немедленно развернуть работу по очищению библиотек от «вредной литературы». Инструкция Крупской легла в основу секретной директивы Наркомпроса, подписанной в 1923 году.

Согласно ей, изъятию и уничтожению подлежала литература «следующих «типов»: патриотическая, черносотенная, враждебная передовым идеям, религиозно-нравственная, историческая беллетристика, идеализирующая прошлое, проповедующая мещанскую мораль, сентиментальная, «бледная, не художественная», упадочного настроения, пошлая юмористика, «литература надрыва и упадочнического настроения», мистика, романы приключений и т.д.

Далее документ уточнял:

«Так как под эти рубрики можно подвести почти всю старую литературу, то Главполитпросвет вырабатывает примерные списки изымаемой литературы, которые в течение ближайшего времени будут периодически высылаться, чтобы места имели более конкретные представления о том, что допустимо в библиотеках… Списки эти примерные и потому отнюдь не будут исчерпывать всего, что надо изъять».

Лица, «виновные в сокрытии запасов книг», подлежали преданию революционному суду.

В число авторов, мешающих «советскому строительству», первыми зачислили почти всех философов, психологов, социологов: Платона и Аристотеля, Декарта и Канта, Юма и Беркли, Шопенгауэра и Ницше, Спенсера и Маха… Их заменяли марксизмом, якобы аккумулировавшим в себе всю «сумму человеческих знаний». Следом запретили Льва Толстого и Достоевского, Дюма-отца и Майн-Рида, Лажечникова и Загоскина, Сенкевича и Аверченко… Вместо них подлежали распространению брошюры вроде «Всемирный Октябрь» и «Уничтожайте вошь», портреты Маркса, Ленина, Троцкого, Свердлова.

Как известно, халиф Омар когда-то изрек: "Зачем нужны все эти книги, если есть Коран"?!, после чего велел сжечь Александрийскую библиотеку. Перефразируя его слова, суть позиции большевиков в 1920-е и 1930-е годы можно выразить словами — «Зачем нам библиотеки, если у нас есть «Капитал»?!

Подлежала уничтожению вся старая школа, по мнению Ленина, «вырабатывавшая прислужников, необходимых для капиталистов», и старые вузы, которые нарком Луначарский объявил «кучей мусора». Между прочим, в 1923 году, когда «Ильич» уже впал в маразм и решил заняться разведением кроликов, книги по кролиководству для него пришлось выписать из Германии.


* * *

В педагогике на первое место выдвигалась задача формирования у подрастающего поколения классового сознания, чуть ли не с пеленок. Напомним, что в 20-е годы от воспитателей детских садов и преподавателей школ требовали проведения «правильной классовой политики» и воспитания у детей «ненависти к социально чуждым элементам». Даже малышам в возрасте 3–4 лет разъясняли сущность классовой борьбы и реакционность буржуазии.

В школах комиссии проверяли, все ли ученики дали подписку о непосещении церкви, как проходит антирождественская кампания, проводится ли «индивидуальная обработка ребят отрицательно настроенных со стороны общественно-политической». Шкрабам (учителей переименовали в «школьных работников» — «шкрабов»), воспитанным в дореволюционную эпоху, ставилось в вину чрезмерное «увлечение общепросветительными задачами в ущерб интересам пролетариата». Высказывания вроде того, что «учитель должен учить» расценивались как вражеская диверсия и «кулацкая» пропаганда. От учителей требовалось не обучать, а «идеологически воспитывать у учащихся вражду к чуждому им классу».

Сотрудник Наркомпроса, некий В. Шульгин писал: «Борясь за темпы коммунистического воспитания, мы должны освободиться от традиционных излишеств… Надо выкинуть все излишнее из программ, надо пересмотреть их под углом зрения ускорения темпа».

И пересматривали, и выкидывали. Большевики, выдвинув лозунг о ликвидации безграмотности, вовсе не собирались заниматься просветительством, которое всегда таит угрозу диктатуре. Ленин, позируя живописцу Ю.П. Аненнкову, высказался вполне определенно:

«Вообще, к интеллигенции, как вы знаете, я большой симпатии не питаю, и наш лозунг «ликвидировать безграмотность» отнюдь не следует толковать как стремление к нарождению новой интеллигенции. «Ликвидировать безграмотность» следует лишь для того, чтобы каждый крестьянин, каждый рабочий мог самостоятельно, без чужой помощи читать наши декреты, приказы, воззвания. Цель — вполне практическая, только и всего».

Еще в апреле 1918 года начала реализовываться программа пролетаризации университетов. Для начала в августе того же года отдельным декретом была отменена необходимость среднего образования. Отныне все желающие старше 16 лет получали право поступать в высшие учебные заведения без представления диплома, аттестата или справки об окончании какой-либо школы.

В октябре 1920 года Ленин сформулировал принципы реформы высшего образования: 1) наука только для бедных; 2) никакой свободы преподавания; 3) повышение материального обеспечения сотрудников, преданных советской власти.

Задачи советские студента озвучила в 1924 году боевая подруга вождя — Крупская: 1) учиться марксизму и ленинизму; 2) дополнить пролетарское происхождение усвоением пролетарской идеологии; 3) вооружившись идеологией, преобразовать жизнь. И пусть мы проиграем в квалификации «красных спецов», зато у нас будет «прочная гарантия того, что поезд пойдет по надежным рельсам и не съедет где-нибудь под откос».

Абитуриентов отбирали по классовому признаку, независимо от уровня их подготовки и способностей. «Положение о высших учебных заведениях РСФСР» предписывало принимать в вузы всех детей рабочих и крестьян, имеющих направления от партийных, комсомольских и профсоюзных организаций.

Циркуляр ЦК комсомола указывал: «Основной задачей вузов должна быть подготовка специалистов, преданных партии и советской власти. Эта основная задача может быть достигнута, если командирующие организации проведут тщательный отбор кандидатов в вузы».

8 июня 1922 года на заседании Политбюро были приняты предложения заместителя председателя ГПУ И.С. Уншлихта о разработке мероприятий по вопросам «фильтрации студентов к началу будущего учебного года», установлении «строгого ограничения приема студентов непролетарского происхождения» и «установлении свидетельств политической благонадежности». Вскоре было сделано дополнение к этим пунктам: «До начала учебного года все студенты (кроме членов РКП и РКСМ) обязаны представить отзыв ГПУ по месту нахождения вуза о лояльном отношении к советской власти».

Вступительные экзамены теперь не имели никакого значения. Важны были «чистота анкеты» и благословение партийно-чекистского аппарата. При наличии первых двух условий, большим подспорьем могла стать «пролетарская» внешность и манера поведения. Как вспоминал М. Москвин:

«Чем более «пролетарски» вы выглядите, чем грубее ваша речь и тупее ответы, тем больше шансов на то, что вы будете грызть гранит науки».

Важно также умение материться, бить «по сопатке», носить одежду по пролетарски и «познать, что грубость не порок, что насилие — добродетель, и только тогда кандидат на высшее образование становится частицей материала, которые пролетаризирует вузы».

Да это же готовый портрет «красного офицера»!

К началу 1925 года в вузах страны удельный вес выпускников так называемых рабочих факультетов (рабфаков) среди студентов составлял уже 43 процента. Пленум ЦК ВКП(б) в июле 1928 года потребовал поднять этот показатель до 65 процентов. Одновременно регулярно производилась чистка учебных заведений от «чуждых элементов». Только в 1925 году из высшей школы изгнали 40 тысяч «социально ненужных» студентов.


* * *

Учебные программы приходилось адаптировать к уровню катастрофически безграмотных молодых пролетариев. Так, в Московском высшем техническом училище (МВТУ) изъяли из программы курс по сопротивлению материалов (Сопромат), дабы не обременять студентов сложностями высшей математики; в ряде университетов упразднили физико-математические факультеты. Как «устаревшие и бесполезные для диктатуры пролетариата» были ликвидированы юридические, исторические и философские факультеты. Тщетно взывал в своем обращении к Совнаркому 8 февраля 1922 года коллектив преподавателей МВТУ:

«Прием в школы массы неподготовленных, иногда почти безграмотных лиц, заставивших столь немногочисленный в России и потому особенно для нее ценный персонал научных работников расточать силы на элементарную подготовку принятых лиц и притом несомненно с худшим результатом, чем это могла бы сделать правильно поставленная средняя школа».

Старорежимных профессоров, возомнивших себя «ценным персоналом», заменяли «красными профессорами». О диком сумбуре и мраке, что царил у них в голове, ярко свидетельствует выдержка из брошюры известного в те времена «педолога» А.Б. Залкинда «Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата», опубликованной в 1924 году:

«Пролетариат имеет все основания для того, чтобы вмешаться в хаотическое развертывание половой жизни… Все те элементы половой жизни, которые вредят созданию здоровой революционной смены, которые грабят классовую энергетику, гноят классовые радости, портят внутриклассовые отношения, должны быть беспощадно отметены… Половое влечение к классово-враждебному, морально противному, бесчестному объекту является таким же извращением, как половое влечение человека к крокодилу, к орангутангу»… Далее шел бред про «классовый противополовой насос», с помощью которого предлагалось «отсосать обратно ценности», похищаемые из пролетарского организма.

Уровень образования вполне закономерно неуклонно снижался, но и в упрощенном варианте качество усвоения материала оставалось невысоким. Так, в МВТУ в 1926 году не успевало 38 процентов студентов, а из 378 выпускников 262 являлись второгодниками. В технических училищах количество второгодников составляло более 55 процентов всех студентов. Сами руководители советской системы образования признавали: «вузы готовят «дефективных» инженеров и врачей, и их дефективность не заметна потому, что эти инженеры ничего не строят, а врачи работают в условиях эпидемий, косящих людей».

Ничего не строящие инженеры, никого не лечащие врачи, не умеющие воевать военные — все это стало еще одной стойкой советской традицией.

В военные учебные заведения, естественно, направляли отборные молодежные кадры. Ведь они получали в руки оружие, изучали «самую лучшую в мире» и «самую секретную» технику. Поэтому чистоте анкеты придавалось особое большое значение, а сокрытие «чуждого происхождения» считалось тяжким преступлением и сурово наказывалось. Те, кому не повезло с происхождением, имели возможность попасть на службу только при условии сильно выраженной любви к советской власти и публичного разрыва со своими родителями, как, например, сделал сын священника, будущий маршал A.M. Василевский.

Лишь в декабре 1935 года, после знаменитого сталинского изречения «Сын за отца не отвечает», постановлением ЦИК и СНК были сняты ограничения, «связанные с социальным происхождением лиц, поступающих в учебные заведения, или с ограничением в правах их родителей». Но формально. Поскольку практически одновременно вышел секретный циркуляр НКВД, отмечавший, что дети и внуки «бывших людей» являются «контрреволюционным резервом». К тому же теперь гораздо актуальней было не попасть в разряд «врагов народа» или «члена семьи врага народа».

Все же общей грамотности большевикам удалось добиться. В 1939 году основная масса молодежи, поступавшей в военные учебные заведения (43,9%) имела образование 7 классов, у 17% был аттестат за 10 классов, а 14,5% окончили рабфаки или техникумы. Но 25% курсантов получили общую образовательную подготовку в объеме 4–6 классов.


* * *

Для огромного количества развернутых в стране военных училищ и школ не хватало ни материальной части, ни преподавательского состава.

Так, на 1 января 1941 года училища и летные школы ВВС были укомплектованы преподавателями только на 44,1%. В этих же учебных заведении вместо положенных по штату 1276 бомбардировщиков СБ имелось в наличии лишь 535, кабин с двойным управлением вместо 743 было всего 217. Несмотря на то, что в стране ежегодно строили тысячи самолетов, «сталинских соколов» учили летать на устаревшей технике.

(Это положение не изменилось и в ходе войны. Ставка делалась не на высокий уровень подготовки военных кадров, а на их массовость. Бывший командующий 4-й воздушной армией маршал К.А. Вершинин вспоминал, как принимал пополнение в ходе подготовку к операции «Багратион»: «Из 1-й воздушной армии к нам прибыли три авиационные дивизии. Нам стало известно, что 309-я иад на 60% была укомплектована молодыми летчиками, прибывшими из школ. 22 человека из них закончили летную программу только на самолете По-2 и на боевом самолете не летали вовсе. Не лучше обстояло дело и в 233-й шад. В ее составе насчитывалось 22 молодых летчика». То есть, прямо на фронт направляли пилотов-истребителей, никогда истребителя не видевших, и пилотов-штурмовиков, подготовленных аналогичным образом).

Горючим летные училища обеспечивались на 41,4% от потребности, танковые — тоже.

Трехлетний срок обучения почти во всех училищах сократили до двух лет, а его качество постоянно ухудшалось, доходя в упрощении до полного примитивизма. Широко практиковались досрочные выпуски. Благодаря такого рода мерам, за три предвоенных года (1939–41) военные училища наштамповали 48 тысяч красных командиров.

Вместе с расстрелянными военачальниками исчезли написанные ими учебники и наставления. С.М. Елизаров вспоминал: «В офицерских училищах нас учили приемам «отбивания конницы справа и слева», бессмысленной шагистике. А созданных революционными полководцами учебников мы в глаза не видели».

В апреле 1940 года на заседании высшего начальствующего состава, посвященном итогам Советско-Финской войны, был озвучен факт, великолепно характеризующий качество подготовки командных кадров: в 142-й стрелковой дивизии из начальствующего состава лишь 17% знали компас, карту и умели ходить по азимуту!

Зато в учебные планы всех военных и военно-политических училищ, курсов, военных академий, дивизионных партийных и комсомольских школ был введен специальный курс «О методах борьбы со шпионско-вредительской, диверсионной и террористической деятельностью разведок капиталистических стран и их троцкистско-бухаринской агентуры».

На 1 января 1941 года списочная численность командно-начальствующего состава армии и флота составляла 579.581 человек, в том числе в сухопутных войсках — 427 тысяч, в военно-воздушных силах — 113 тысяч. Из них 7,1% имели высшее военное; 55,9% — среднее военное; 24,6% — ускоренное военное образование, а 12,4% (71.868 человек) вообще не имели никакого военного образования!

В связи с частыми перемещениями многие офицеры перед войной исполняли свои должности непродолжительное время и не успели приобрести необходимый опыт. До половины всего командного состава вооруженных сил имели практический командный стаж от 6 месяцев до одного года. Во всех округах, ввиду некомплекта 77 тысяч кадровых офицеров, 30–40% командиров среднего звена составляли офицеры запаса с недостаточной военной подготовкой.

В 1944 году Г.К. Жуков вдруг «прозрел»:

«Наши академии, школы и курсы неправильно учили командные кадры, а именно:

1) Теоретическое обучение шло явно в ущерб практическому обучению. Опыт войны показал, что только те командиры оказались хорошими командирами, которые выросли на полевой работе, а не в кабинетах…

2) Наши командиры очень плохо знали и знают технику (авиацию, артиллерию, танки и пр.).

3) Волевые качества нашего командира — инициатива, умение взять на себя ответственность — развиты явно недостаточно, а это пагубно сказалось в ходе войны в первый период»…

Между тем, за шесть дней до германского нападения на СССР сотрудники военного атташе США в Москве составили донесение для Отдела военной разведки с анализом состояния Красной Армии, в котором, в частности, писали:

«Руководство армии состоит из необразованных и даже невежественных людей. В результате чистки 1938 года из армии были изгнаны способные военачальника, что сделало ее сегодняшний высший командный состав в качественном отношении неполноценным.

Офицерский корпус в целом может быть охарактеризован подобным же образом, за исключением офицеров молодого возраста. Возросшее значение, придаваемое последние десять лет системе военных училищ, подняло общеобразовательный уровень среди половины офицеров молодого возраста, но в этом отношении еще предстоит сделать очень много».

Недоучившись, недолетав, недостреляв, «неправильно обученные» свежеиспеченные командиры разъезжались в строевые части принимать технику и «классово сознательный» личный состав…


* * *

Советские «военные доктринеры» полагали, что отдельный красноармеец изначально превосходит любого бойца любой капиталистической державы: «Классовый отбор, классовый принцип воспитания армии и классовые цели войны пролетарского государства делают Красную Армию несравнимой силой в политико-моральном отношении, а наше тактическое искусство развивается «на стержне высокого политико-морального уровня, на базе подвижности, смелости и напора. Сила классового воспитания, проводимая нашей партией, является могучей силой, и притом силой только Красной Армии».

Правда, М.В. Фрунзе, кроме классового воспитания, настаивал еще и на «максимальном умственном развитии красноармейцев», а М.Н. Тухачевский писал о том, что «современный боец должен быть высококультурен, должен обладать способностью к целесообразному и продуктивному использованию передовой техники».

Но откуда было взять этого «высококультурного бойца»?

Основную часть красноармейской массы по-прежнему составляли крестьяне, успевшие пройти «школу коллективизации», пережившие раскулачивание, страшный голодомор 1932–33 годов, голодуху 1936-го и 1937 годов, запуганные террором и навечно закрепленные за колхозами. «Уважаемых хлеборобов» превратили в бесправных рабов, работающих за пресловутые «трудодни», то есть бесплатно.

Они выросли в стране, где сочинение доносов возвели в ранг высокой доблести, где наследники Павлика Морозова — «пионеры-дозорники» — собирались на слеты и рассказывали, как посадили в тюрьму своих родственников за украденную с работы катушку ниток, где врачи призывали: «в деле раскрытия вредительств вызвать на соревнование ОГПУ».

Газета «Правда» писала в статье от 21 декабря 1937 года: «Пусть знает товарищ Ежов, что чекисты Наркомвнудела — это не только те, кто работает в карательных отрядах, но и миллионы трудящихся, научившихся большевистской бдительности, научившихся разоблачать врагов народа и составляющих резервы НКВД».

С точки зрения иностранцев, счастливые советские колхозники были низведены до скотского состояния. Вот пример любопытной ситуации. При насильственном вхождении прибалтийских стран в состав Советского Союза, некоторые аборигены, зараженные «бациллами коммунизма», активно тому способствовали: встречали цветами «освободителей», выискивали классовых врагов, помогали НКВД в деле проведении депортаций и других социалистических преобразований. Летом 1941 года многие из них успели сбежать, вместе с семьями их отправили в глубокий тыл. Не в заполярный концлагерь, а в обыкновенные райцентры и деревни — поправить расшатавшиеся нервы. Оказавшись на «интернациональной родине», они испытали новое потрясение:

«Уважаемый товарищ Маленков. На XVIII конференции партии Вы беспощадно раскрыли недостатки в промышленной жизни. Такое же беспощадное отношение нужно сделать насчет колхозной жизни. Если Вы, тов. Маленков, пожили бы в таком колхозе, в каком мне приходится жить, у вас, наверное, волосы встали бы дыбом — вместо настоящего социалистического хозяйства получилось какое-то уродство. Крестьянская масса живет в большой бедноте (главное пропитание — хлеб с водой, да и то не хватает) из-за неряшливости, и можно сказать, преступного руководства. Скажу Вам правду — в фашистской Латвии рабочие жили в гораздо лучших условиях, чем здешние колхозники.

Мы, приехавшие латыши, активные работники за советскую власть в Латвийской ССР, были до того глубоко разочарованы, что наша вера в жизнеспособность социалистического строя получила значительный ушиб… Ведь здесь, в Горьковской области, земля плодородная, и при правильном руководстве доходность можно вполне удесятерить. Нечего ссылаться на недороды — культура таких не знает… Разве это не кричащий факт, что колхозники в течение больше десяти лет существования колхозов не добились больше 1 килограмма хлеба на трудодень? И внешний вид нашей деревни такой, что люди ее готовятся к гибели, нежели к жизни».


* * *

И вот такие идеалы и такую повседневную практику «на стальных штыках и ворошиловских залпах» они собирались принести народам Европы. Эти «освободители» от рождения до самой смерти сами жили в концлагере под бдительным присмотром «вертухаев», зачастую даже не понимая мерзости своего жалкого существования.

(Вспоминаю, как при проходе советских кораблей через Черноморские проливы замполиты и особисты организовывали «вахту бдительности»: матросов загоняли в кубрики, а по периметру верхней палубы выставляли офицеров и мичманов с автоматами, дабы никто не сбежал из социалистического рая — до турецкого берега местами была всего сотня метров; а было это в 1989 году).

Реальные успехи большевиком в деле «культурной революции» были сильно преувеличены. При переписи населения в 1937 году выяснилось, что даже среди молодежи 18–19 лет было 8,5% безграмотных, а среди 30-летних безграмотным был каждый четвертый.

Весной 1936 года командующий Белорусским ВО командарм Уборевич докладывал:

«Каждый призыв бойцов из деревни приносит к нам в казармы 35 малограмотных на сотню. Но эти «малограмотные», по сути дела, люди совершенно безграмотные: еле пишут фамилию и в час прочтут две страницы. Это люди, которые не знают, кто такой Сталин, кто такой Гитлер, где запад, где восток, что такое социализм.

И в армии мы мучаемся, месяцами обучаем грамоте. У нас имеются инженеры, техники, которые не знают под каким соусом едят термодинамику, не знают дробей, потому что в средней школе черт знает что делалось».

К 1939 году образование в объеме 7-и классов школы и выше имели 8,2% рабочих и только 1,8% колхозников. Ликвидация неграмотности дала подавляющему большинству лишь формальное образование, умение «читать декреты» и выводить каракулями: «Мы не рабы, рабы не мы».

Александр Базаров, исследовав хранящиеся в Государственном архиве Ханта-Мансийской АО документы медицинских комиссий, опубликовал антропометрические данные призывников «образца 1941 года»:

«Изучаю документы на всех 279 человек, призванных из моего родного района в Зауралье: там средний рост составил 153 сантиметра, средний вес — 52 килограмма. По всему региону Урала и Северного Приобья анатомические параметры призывников примерно одинаковы. Редкий призывник выходит за габариты 160 см и 50 кг».

Между тем, «товарищ» Мехлис вещал с трибуны: «С таким пополнением можно и горы ворочать, и скулы выворачивать всем большим и малым козявкам».

Отметим в данной связи, что весовая нагрузка на рядового красноармейца с учетом полного боевого снаряжения и зимнего обмундирования составляла 33,3 килограмма.


* * *

Само собой разумеется, что в 1930-е годы говорить и писать о советских вооруженных силах, созданных неустанными заботами партии, правительства и лично товарища Сталина, полагалось только в самых превосходных степенях. Страна победившего социализма превзошла все капиталистические государства, а ее армия являлась «лучшей в мире, самой организованной, самой культурной и физически здоровой». В ней были созданы «все условия, обеспечивающие высокий уровень жизни и быта всех бойцов и командиров».

Главный печатный орган наркомата обороны газета «Красная Звезда» писала: «Боец Красной армии, знающий, за что он борется, чувствующий любовь и заботу своей родины, не может не быть самым лучшим, самым дисциплинированным бойцом в мире».

Сообщалось об образцовых казармах и столовых, лучших подразделениях, отличниках боевой и политической подготовки, замечательно организованных занятиях и великолепных маневрах, повергавших в изумление иностранные делегации: «Красная Армия сильна, как никогда!»

В 1936 году был расширен ассортимент красноармейского полка. Отныне каждому бойцу в сутки полагалось 600 грамм ржаного и 400 грамм пшеничного хлеба, 150 грамм крупы, 10 грамм макарон, 175 грамм мяса, 20 грамм животного жира, 30 грамм растительного масла, 35 грамм сахара, 30 грамм соли, 735 грамм картофеля и овощей, 1,6 грамма чая. А всего — 2 килограмма 186,6 грамм пищи.

Пропаганда подчеркивала достоинства рациона и его высокую калорийность. Она утверждала, что «почти все молодые бойцы во время пребывания в рядах РККА прибавляют в весе и объеме груди», приобретают «богатырскую» стать.

Однако «в ряде частей» все же имели место «многочисленные факты» отдельных «недостатков».

Эти факты, приведенные, в частности, в исследовании Натальи Кулешовой по 1938–39 годам, приоткрывают картину всегдашнего российского бардака, азиатской дикости, большевистского равнодушия к отдельному человеку, начисто опровергая ностальгические утверждения о том, что «при Сталине был порядок».

«Прежде всего, поражает разница между положенным и реальным ассортиментом продуктов, получаемых военнослужащими (Для любого советского гражданина, служившего в Советской армии, в этом как раз ничего поразительного нет). Например, в Белорусском особом военном округе бойцы жаловались на перебои в выдаче пайка: масло, которое они «должны получать ежедневно, выдали сразу за 23 дня», а на курсах заместителей политруков на обед, ужин и завтрак курсанты неизменно получали картофельное пюре.

Такое же постоянство, правда, в другой продовольственной вариации, практиковалось и в 1-й Отдельной Краснознаменной армии. Там утром и вечером 10–15 дней подряд давали гречневую кашу, затем подряд 10 дней — соленую рыбу. «Суп из этой рыбы варят утром и вечером, соленый и очень жидкий, если обнаружишь в супе 3 куска от картошки — это счастье. Одним словом — питание скверное».

Об отсутствии в блюдах лука, моркови, томата и недостатке картофеля сообщали из Приволжского военного округа. Констатировалось, что бойцы недовольны таким питанием, но «на все сигналы… никто никаких мер не принимает». Из Киевского особого военного округа красноармейцы обращали внимание на то, что пища готовится невкусная и однообразная: «Борщ жидкий, совершенно ничего в нем нет, за исключением соленых огурцов» (Ну, это дело нам хорошо знакомо).

Нередко вместо «соленых огурцов» или картошки в пище можно было обнаружить самые разнообразные предметы и «пищевые добавки». Так, из Московского военного округа летом 1938 года сообщали: «10 июня к обеду вторым блюдом была подана тухлая колбаса. Ни командир, ни комиссар на этот факт не обратили внимания. 11 июня подали к обеду картофель в керосине, несмотря на то, что за день до этого дежурный по столовой запретил выдавать к обеду картофель такого же «качества». Ничего не менялось. 15 июня в поданном на второе картофеле обнаружилось стекло. Через день в хлебе нашелся гвоздь. 17 июня санитарная комиссия установила, что мясо, доставленное для столовой, было вымазано в навозе.

В Калининском ВО в пище систематически обнаруживались куски колючей проволоки, щепки, тряпки и другой скобяной товар. Такая же ситуация имела место в Ленинградском ВО: «Хлеб привозится за 4 дня раньше, в столовую дается в мерзлом виде… с этим можно еще мириться. Но когда в хлебе бойцы находят стекло, конские зубы, то это уже становится нетерпимо».


* * *

Казалось бы, вот они происки «агентов-вредителей». Однако все гораздо проще.

Красноармеец Н.Н. Черновол, описывая состояние пищеблока, сообщал в любимую газету: «Такую столовую приходилось представлять, когда прочитывал книгу о бурлаках, — грязная, неопрятная. Там, где хранятся продукты, появился мох. А отсюда появляются насекомые, как, например, тараканы, которые очень часто плавают в пище (борще, супе и т.д.)».

И во всех округах, везде было одно и то же: «На полу имеется нарост грязи на сантиметра два», «столы грязные, табуретки грязные, миски подают грязные, в кружках можно сажать картофель… Обеды подают в грязных бачках».

Самым грязным «местом» были сами работники пищеблока: «Мало того, что грязь в столовой, помощник заведующего столовой ходит сам всегда грязный, без халата, ему надо самому мыться 24 часа в бане и отмыть грязь на руках».

Столовые часто располагались в непригодных для использования помещениях. Во время приема пищи с потолка в тарелки сыпалась штукатурка или лилась вода. Столовые порой не отапливались, и зимой температура в них падала ниже нулевой отметки. Из Киевского округа бойцы писали, что холод «достигал 12–15 градусов, так что без перчаток нельзя было кушать». Такие же сигналы поступали из Приволжского ВО.

В столовых не было элементарного порядка, ни командиров, ни следивших за командирами комиссаров «мелочи» солдатского быта не интересовали совершенно. Многие бойцы просто оставались голодными. Из-за толкучки, например, в стрелковом полку Харьковского округа прием пищи длился 2— 3 часа, за кружкой чая красноармейцы простаивали в очереди около часа. Во многих частях не хватало обедов и ужинов. Так, из Белорусского округа сообщали, что 5 января 1939 года «не хватило ужина на 80 человек — бойцам. Пришлось им ждать до 12 часов ночи, когда приготовили ужин второй очереди». В Калининском ВО: «Перерывы от завтрака до обеда 10–11 часов, часто остаются без обеда люди».

Чтобы избежать случаев нехватки пищи, повара просто уменьшали порции, а если оставались излишки, «сэкономленное» выбрасывали на помойку. Полуголодные бойцы, выходя из столовой говорили: «Когда мы наедимся досыта?», и требовали «покончить с бездушным отношением к самому счастливому бойцу РККА». Газета «Красная Звезда» отвечала на подобные «отдельные проявления» недовольства очередной передовицей о методах «подлой деятельности агентов фашистских разведок».

На всех уровнях «пищевой цепочки» процветало воровство. Отцы-командиры не гнушались кормить себя и свои семьи за казенный счет, списывая потом продукты как испорченные. Это было тем более просто, что продовольствие при хранении и транспортировке гноилось тоннами:

«Часты случаи, когда вагон муки или крупы складывают на место, где только что лежал вагон утиль-сырья, алебастры, красок и т.п., или же в непосредственной близости, вплотную с подобными товарами. Бывает и так, что крупа, прибывшая в адрес склада НКО и не зараженная вредителями зерна, укладывается рядом с крупой, зараженной этими вредителями».

Отсутствие в ряде воинских частей ледников для хранения скоропортящихся продуктов и небрежное к ним отношение приводили к тому, что мясо валялось на грязном полу, или рядом с продовольственными припасами были брошены «рваные шинели, лыжи и другие вещи».

Помимо постоянной нехватки пищи, бойцы мучились от отсутствия в столовых нужного количества посуды: ложек, мисок, чайников, тарелок. Были случаи, когда на 100 человек имелось только 25–30 ложек или их вообще не было, и бойцы «кушали через край миски все густые и жидкие кушания. Из-за этих ложек у красноармейцев начало вызываться недовольство против командования части». Корреспондент из 1-й Отдельной Краснознаменной армии, сообщая о нехватке ложек и мисок, отмечал, что «приходится подолгу ожидать и, после того как дождешься, ложки берешь немытые. Ибо если отдать мыть — больше не получишь. Аналогичные письма поступали в редакцию «Красной Звезды» ежедневно из всех военных округов. Начальник Политуправления Л.З. Мехлис, выступая 4 апреля 1939 года перед активом Киевского особого округа, привел пример, когда «на целый полк было 150 ложек, и красноармейцы в нескольких очередях стояли, чтобы получить ложку, буквально с бою ложка бралась».

Антисанитария приводила к тому, что многие военнослужащие страдали желудочными заболеваниями. По данным Политуправления, только за январь-февраль 1938 года в частях приграничных округов было зарегистрировано «двадцать одно отравление», в результате чего заболели 1963 красноармейца. Командование, вместо того, чтобы принять меры — пресечь воровство, обеспечить условия для хранения продуктов, застеклить окна, отдраить помещения и отмыть работников столовых, — предпочитало затыкать жалобщикам рты универсальным способом. Мехлис сообщил: «Кое-кто из головотяпов, когда красноармейцы обращаются к ним по поводу безобразно сваренного обеда, подводит это дело под коллективку, учит наказывать за это красноармейцев, а не тех людей, которые безобразно относятся к красноармейцам».

Все это происходило в мирное время, не в немецком плену, а в самой «организованной армии». В Отечественную войну снабженцы просто морили солдат голодом. Относясь к своим обязанностям столь же наплевательски, а к людям столь же бездушно, «кое-кто из головотяпов» фактически помог немцам организовать ленинградский голодомор. Да что там блокированный Ленинград, если умирали от дистрофии, без всякой блокады, воины Калининского и Сталинградского фронтов. Например, бойцы 66-й армии генерала А.С. Жадова в октябре 1942 года:

«Вследствие плохого питания и стощения бойцов, в 587 и 692 СП, 212 СД зарегистрировано 23 смертных случая. В 62 СД отмечено 9 смертных случаев. Врачебными комиссиями установлено, что смерть последовала от истощения и переутомления организма. Несмотря на наличие сигналов, ни командование армии, ни командование фронтом не приняли должных мер через учреждения тыла для организации нормального снабжения».

Командование гнало армию в ежедневные атаки на немецкие пулеметы, а заботиться об «организации снабжения» подчиненных оно не привыкло. Хотя сами генералы покушать любили.

Взглянем на заявку на отпуск продовольственных товаров для Военного Совета Западного фронта от 29 сентября 1941 года:

«Для проведения ряда мероприятий Военным Советом Западного фронта прошу Вашего распоряжения об отпуске: 1. Фруктов разных (виноград, груши, яблоки, апельсины, мандарины и консервированные фрукты). 2. Рыбных изделий (балык, семга, тешка, севрюга), икры. 3. Консерв рыбных (шпроты, сардины, кильки, бычки). 4. Вино-водочных изделий на 3000 рублей. 5. Кондитерских изделий в ассортименте. 6. Пива и фруктовых вод.

Секретарь Военного Совета Западного фронта батальонный комиссар Астапов».

Ровно сутки оставались до начала немецкой операции «Тайфун», в ходе которой будет полностью уничтожен весь Западный фронт генерала Конева, а его штаб планировал «мероприятия» с икрой и вино-водочными изделиями (противник, конкретно генерал Эрих фон Манштейн в мемуарах жаловался, что в его возрасте трудно было грызть выдаваемую в пайке сухую колбасу, а балыков ему не полагалось).

Неприхотливость дешевого советского бойца вызывала удивление и зависть иностранных генералов, и считалась его сильной стороной, во многом компенсирующей недостатки в подготовке:

«В Красной Армии органам тыла не приходится беспокоиться об обеспечении войсковых частей обмундированием, палатками, одеялами и другими предметами, столь необходимыми для солдат армий Запада. Во время наступления они могут позволить себе забыть о снабжении войск даже продовольствием, так как войска находятся на «подножном корму». Основная задача снабжения сводится к доставке горючего и боеприпасов, но даже в этом случае для подвоза часто используются боевые машины. В русской моторизованной дивизии у солдата нет другого «багажа», кроме того, который он имеет при себе, и он ухитряется передвигаться на автомашине, взгромоздившись на ящики с боеприпасами или бочки с горючим.

Этот недостаток автотранспортных средств приводит к важным последствиям тактического и психологического порядка. Поскольку количество автомашин в моторизованной дивизии у русских намного меньше, чем в таких же соединениях западных армий, русская дивизия более мобильна (!). Такой дивизией легче управлять, ее проще маскировать и перевозить по железной дороге».


* * *

Не менее безрадостная картина наблюдалась, когда бойцы приходили в свои казармы, которые советская пресса сравнивала с «дворцами», в которых «много света, всегда тепло и уютно». Так, проверка Орловского военного округа, проведенная в 1938 году, показала:

«В комнатах общежития, на лестницах, в коридорах грязно, умывальные комнаты неисправны. На несколько сот человек один умывальник с восемью кранами, а 30 кранов засорены и не работают. В столовой не хватает табуреток, и бойцы обедают чуть ли не стоя. Табуретки использованы для устройства кроватей в общежитии».

Не лучше обстояло дело в Московском округе, где в казармах протекала крыша, отсырели стены и личный состав спал на топчанах. Проверка, прошедшая в декабре во всех частях Ленинградского округа, показала, что казармы «не отеплены… двери не закрываются, и, вследствие этого, люди мерзнут». В Киевском ОВО: «Уже в течение четырех месяцев бойцы двух подразделений не имеют возможности как следует умыться. На всех бойцов имеется 5 рукомойников. Утром, в тесноте и давке, стараясь не опоздать в строй, красноармейцы едва успевают протереть глаза водой. Они не имеют возможности вычистить зубы»…

При этом можно смело утверждать, что этим солдатам еще сильно «повезло» — казармы имели далеко не все воинские части.

В корпусе ПВО Ленинграда бойцы «жили в землянках, без освещения и т.д.». Но даже такие условия представлялись роскошью воинам Забайкальского округа, которые спали в рваных палатках, без одеял и без нар, на голой земле при 12 градусах мороза. Советская группировка на Дальнем Востоке только с 1932 по 1934 годы численно выросла в пять раз. Прибывающие из европейской части страны дивизии и бригады выгружали в чистом поле или на глухих таежных полустанках. Генерал И.М. Чистяков вспоминал:

«В этих местах, как мы говорили, дождь идет один раз: начинается он в мае, а кончается в августе. Причем к августу разражаются такие ливни, что смывает и дороги, и мосты — не проехать, не пройти. Сапоги, если оставить на два дня без ухода, покрывались зеленью».

Здоровый, в общем, климат.

На месте обустраивались своими силами, кто как мог. Выглядело это примерно так: «Комдив палкой раздвинул кусты: «Вот что… Будешь тут, Чистяков, полком командовать…» каким полком? Где командовать? Ничего вокруг, кроме кустов да травы и бурьяна. Однако комдив не шутил. Пришлось принять полк, на голом месте строить временное жилье, столовую и конюшни. Красноармейцы рыли землянки, ставили навесы. Натаскали камней, сделали казарму на пятьсот (!) человек.

Осенью стали прибывать лошади. И вдруг (!) ударили сильные морозы. Лошадей укрывали на ночь своеобразными попонами, сплетенными из камышей, но они все равно мерзли. Приходилось делать так: когда ночью было особенно холодно, я шел к секретарю комсомольской организации полка Спиридонову, будил его: «Поднимай комсомол…» Он уже знал для чего. Садились наши комсомольцы на коня и гоняли их несколько часов, чтобы согрелись принимались все меры, чтобы спасти лошадей, и надо сказать, что ни одна из них не пала (Какими «попонами» укрывались его бойцы, командир полка не упоминает)… Питание у нас было неважное, но очень спасала рыба. Осенью по реке шли кета и горбуша метать икру, и мы тогда делали большие запасы».

В конце лета 1937 года передовика майора Чистякова назначили командиром 105-й стрелковой дивизии: «Деревня, где расположился штаб, стояла на голом месте у реки, даже сопки были здесь пустые, безлесые… Размещены полки были плохо. Некоторые подразделения не имели даже землянок, бойцы и командиры жили в «лисьих норах».

И продолжали в них жить и осенью, и зимой, и весной 1938 года, когда в дивизию приехал маршал Блюхер и попросил показать ему расположение 314-го полка: «Вышли мы с ним из машины. Кругом степь, только трубы из земли торчат.

— Где же полк? — В «лисьих норах». — А ну, сыграй «тревогу».

Только раздались первые звуки трубы, как красноармейцы и командиры из-под земли, словно суслики, повыскакивали и вмиг построились. Блюхер схватился за живот и стал хохотать. Действительно, зрелище было очень смешное»…

У хорошего хозяина собаке живется лучше, а маршалу весело, его не беспокоит, что вверенные ему войска косят простудные заболевания, по весне — цинга. Маршал прочитал лекцию о международном положении, призвал «потерпеть», затем приказал «сусликам» совершить марш по сопкам, проверил стрелковую подготовку и убыл, очень довольный. Потом он ставил 314-й полк в пример другим. Отсюда можно сделать вывод, что условия, в которых размещался полк, не считались экстраординарными, что таких соединений краснозвездных «неандертальцев» на Дальнем Востоке хватало. Люди в норах — это считалось вполне нормальным.

Начальник Политуправления РККА приводил и вовсе дикие примеры из жизни блюхеровской губернии. Так, красноармеец, посланный охранять несуществующий полигон, «жил один в землянке в течение 13 месяцев (!), про него все забыли и в течение этого времени никто его не навестил». Или высланный на два дня на обеспечение предстоящих учений караул пробыл на месте «17 дней без горячей пищи и продовольствия, вследствие чего была попытка к продаже обмундирования и охраняемого имущества».

Правда, продавать им особо было нечего: не прельщали потенциальных покупателей обноски забытых Богом и начальством «солдатов Чонкиных». Многим выдавали шинели неподходящего размера, ношеные, рваные, даже «сшитые из разноцветных кусков материала», а также дырявые ботинки и брезентовые сапоги. Нередко отсутствовало зимнее обмундирование. В частности, после проведенной в конце января 1938 года проверки 5-й мотомеханизированной бригады отмечалось, что зимнего обмундирования не получили 60 человек: «кто не получил брюки, гимнастерки и ходят в рваных брюках и гимнастерках… на что бойцы проявляют свое недовольство».

Проверка Ленинградского ВО показала, что штаб округа не знал даже, сколько в округе военнослужащих: «По одним данным — некомплект 8000 бойцов, по другим данным сверх комплекта 12.000 бойцов. Поэтому в ряде частей имеется излишнее обмундирование на складах, а в ряде частей часть бойцов ходит раздетыми».

Факт наличия на складах вещевого имущества еще не означал, что его получит личный состав. Обмундирование приходило в негодность в помещениях с протекающими крышами, нередко оно просто гнило под открытым небом, разворовывалось, продавалось или использовалось «не по назначению». Никакого контроля и учета материальных ценностей, в первую очередь, со стороны командиров и политработников, не существовало, народные деньги выбрасывались на ветер.

17 августа 1940 года группа бойцов и командиров направила анонимное письмо первому секретарю Ленинградского обкома партии:

«Тов. Жданов!

Положение в Красной Армии стало совершенно невыносимым.

1. Срок службы стал самым длинным, по 3–4 года держат в целях муштровки…

2. Питание стало самое отвратительное — равноценное на броненосце «Потемкин» в старое время.

3. Одевание у нас как у партизан, ходим кто в чем попало.

4. Семьи наши тоже голодают.

5. Порядок и дисциплина как в старой армии, только лишь одного нет, не бьют по морде.

6. Работаем по 13–15 часов, только нас еще не лишили сна 6-ти часов.

Благодаря этому у красноармейцев и мл. командиров моральное состояние самое отвратительное, это показала война в Финляндии, где наша армия показала свою беспомощность, многие наши товарищи сдались врагу. Такое же настроение и в данное время. Бойцы в открытую протестуют и выливают свое возмущение перед средними командирами, они молчат и никому не доносят, т.к. оно сами это осознают и сочувствуют…

Бойца, как личность, унизили до невозможности; за малейшее — дают гауптвахту и наряды, политруков и не слушают, т.к. их считают пустышками, трепачами, в их агитацию никто не верит.

Мы сознаем, что в стране у нас экономическое положение тяжелое, поэтому просим:

1) отпустить нас домой;

2) сократить срок службы, т.к. длинный срок хуже отражается на моральном состоянии;

3) приравнять бойца к человеку;

4) в корне изменить питание;

5) дать хорошее обмундирование;

6) выпускать из расположения части хоть часа на три, Вы видите, какие результаты, когда не выпускают;

7) уменьшить рабочий день;

8) предоставить свидание с родными.

Поверьте, т. Жданов, если это будет выполнено, то все недостатки в армии ликвидируются и моральный дух будет высокий, и бойцы будут сражаться. Убедительно просим, проделайте эти мероприятия. Вы сами хорошо знаете из опыта царской армии — репрессии, наказания порядка не восстановят».


Прошедший войну солдатом-пехотинцем и артиллеристом, ныне профессор искусствоведения Н.Н. Никулин написал в своих мемуарах:

«Если бы немцы заполнили наши штабы шпионами, а войска диверсантами, если бы было массовое вредительство и враги разработали бы детальный план развала нашей армии, они бы не достигли того эффекта, который был результатом идиотизма, тупости, безответственности начальства и беспомощной покорности солдат».


* * *

Так может быть, презрев мелочи быта и скудость пайка, красноармейцы и командиры все свое время отдавали подготовке к войне с «озверевшим фашизмом»? Отнюдь. Боевой подготовкой Красная Армия практически не занималась, а лишь изредка имитировала её.

Расходы на боевую подготовку в смете Наркомата обороны были крайне низкими — 0,34–0,41 процента. На проведение политической и культурно-просветительной работы средств тратили вдвое больше, ведь: «моральные силы Красной Армии являются решающим средством в деле организации современного боя». Поэтому время политических занятий всегда было святое время.

Кадровый политработник, генерал армии Е.Е. Мальцев (1910–1981) вспоминал, сколь тяжко приходилось ему трудиться на должности комиссара 72-й стрелковой дивизии:

«Каждый командир и начальник, какой бы пост он не занимал, в обязательном порядке должен был посещать занятия по марксистско-ленинской подготовке и по определенной программе сдавать зачеты и экзамены, которые проводились очень строго. Результаты их заносились в личные дела военнослужащих, и это придавало идейно-политической закалке командных кадров строгую плановость и целеустремленность…

Мне, как комиссару дивизии, приходилось, честно говоря, нелегко. Надо было осуществлять квалифицированный контроль за всеми формами политической учебы, самому готовится к лекциям для командного состава и бойцов. Буквально целыми ночами приходилось просиживать над изучением произведений классиков марксизма-ленинизма, книгами, журналами, газетами».

И все же самым главным занятием советских бойцов всегда и везде были хозяйственные работы. Плюс к ним несение дежурства. Даже в публикациях открытой советской печати систематически обращалось внимание на потери учебного времени из-за отвлечения красноармейцев на строительные, хозяйственные, погрузочно-разгрузочные работы.

Например, в марте 1938 года в батарее 60-го артиллерийского полка «из 134 учебных часов, отведенных на боевую подготовку, было использовано только 42 часа»; во взводах 49-го полка 17-й стрелковой дивизии МВО «из 150 часов, отведенныхдля учебы в июне, использовано по назначению» менее 50 часов. В итоге «программа занятий по тактике, штыковому бою, огневой подготовке усвоена слабо».

В декабре 1938 года Л.З. Мехлис на Военном совете докладывал о состоянии дел в дальневосточных армиях:

«Боевая подготовка частей 1 -й и 2-й армий и войск ЗАБВО еще находится на низком уровне… До сих пор еще много людей в частях отвлекается на всякие подсобные работы, не связанные с боевой подготовкой. Некоторые округа медленно ликвидируют подсобные хозяйства, особенно ЗАБВО. Одна из дивизий ЗАБВО имеет до 670 га посева, стадо коров и тысячу овец».

Газета «Красная Звезда» вынуждена была констатировать, что результат такой боевой подготовки был «везде один и тот же — невыполнение учебной программы». В одной из частей Белорусского округа на вопрос красноармейцев, «почему у нас до сих пор нет занятий по боевой подготовке?», проводивший политинформацию политрук ответил: «сперва нужно поработать, а после будем учиться».

По неопубликованным письмам военных корреспондентов, боевая учеба во многих частях происходила неорганизованно и неэффективно: то стрельбы начинались с опозданием на 3–4 часа из-за отсутствия дежурных и сигнальщиков, то за 3— 4 часа успевали отстреляться лишь 2–3 человека, то вместо трех положенных патронов каждому бойцу выдавали по одному. Бывало и так, что стрельбы вовсе не удавалось начать ввиду того, что на огневом рубеже вдруг выяснялось, что забыли (?!) взять патроны или неисправно оружие.

Из Харьковского округа сообщали, что за время пребывания в лагере состоялось лишь одно занятие по стрельбе, да и то из малокалиберной винтовки. Как следствие, красноармейцы «не умеют стрелять, не знают винтовки и противогаза». Были части, где после года службы (!) бойцы не знали, как правильно оседлать коня, не могли стрелять. Из 1-й ОКА с возмущением писали, что жена комиссара пошла на стрельбище, а красноармейца заставили мыть полы в их квартире, хотя в части некоторые бойцы «за полтора года ни разу не стреляли».

В сентябре 1938 года постоянный корреспондент газеты по Ленинградскому военному округу писал: «Смешно говорить, что бойцы на передовом рубеже, где завтра они могут вступить первыми в бой, не умеют стрелять, бросать гранат, владеть штыком. И не занимаются этим. Нет там и необходимых вооружений, боеприпасов, чтобы немедленно открыть огонь».


* * *

Не лучше обстояло дело с подготовкой младших командиров. Курсантов полковых школ посылали на работы, отнимавшие около 80% учебного времени. Так, в полковой школе 50-го стрелкового полка «из времени предусмотренного программой на учебную подготовку курсантов, непосредственно на занятия было использовано только 23 процента!… Так же обстояло дело с организацией учебы в полковой школе артиллерийского полка,… на курсах младших лейтенантов запаса в 63 полку».

Когда занятия проводились, на них, как правило, отсутствовало более половины, а то и до 70% бойцов. Нередко красноармейцы «в составе целых взводов отрываются от учебы». В 37-м артиллерийском полку план зимней учебы «абсолютно не предусматривал такой «мелочи», как… боевая подготовка полковой школы».

В одной из частей Харьковского округа радисты артиллерийского полка пять с половиной месяцев не занимались специальной подготовкой, в другой части — восемь, в третьей занятий с младшими командирами-артиллеристами не проводились около года.

Так было всюду и так было всегда: танкисты не изучали «теории и практики новой техники», другие специалисты — «инженерного дела, ручного пулемета и ручной фанаты». Многочисленные обращения самих курсантов к командирам и комиссарам никакого эффекта не давали. В ответ звучало: «какие еще с вами занятия, времени нет» (!)

Если подобное происходило в строевых частях, то что можно сказать о тыловиках и хозяйственниках? Один из них признавался: «Я пришел в ряды РККА 1 октября 1937 года и за это время не был ни разу на занятиях по боевой и политической подготовке. Я не только не повысил свой уровень знаний, но забыл и то, что знал до прихода в часть».


* * *

Совсем по другому на этом безотрадном фоне выглядела германская армия, быстро наращивавшая мускулы и делавшая ставку на высокий профессионализм. Побывав в августе 1928 года на маневрах рейхсвера, Р.П. Эйдеман, в своем отчете отметил:

«Офицер физически вынослив, хорошо тренирован, шестидесятилетние генералы скачут по полю, как фендрики. Весьма вынослив в полевой обстановке. Всегда четок и чеканен (исключения редки) в своих распоряжениях…

Отношения между собой и к солдатам, особенно в поле, просты, в известной мере даже демократичны; нет и малейшего козыряния. Дисциплина высокая…

Основное требование, предъявляемое офицеру, — это знание. Проявление отсталости, нарушение элементарных требований в руководстве войсками приводит к отставке…

Устройство учебных полей в Германии заслуживает внимания; учебные поля (они в то же время служат стрельбищами) оборудованы связью, дорогами, башнями наблюдения. Хорошие лагерные постройки. На роту — барак. Каменные и деревянные постройки. Во время лагерного сбора все офицеры обязаны жить в черте лагеря без семей. В лагере — ряд удобств. Имеется даже купальный бассейн»…

7 октября 1930 года И.П. Белов писал из Германии Ворошилову:

«Когда смотришь, как зверски работают над собой немецкие офицеры от подпоручика до генерала, как работают над подготовкой частей, каких добиваются результатов, болит нутро от сознания нашей слабости. Хочется кричать благим матом о необходимости самой напряженной учебы — решительной переделке всех слабых командиров».

8 ноябре 1931 года комкор Б.С. Горбачев принял участие в полевой поездке в Силезию:

«Поистине каждого немецкого офицера можно назвать высококвалифицированным специалистом… Также очень поучительны добросовестность и четкость выполнения своих обязанностей всеми звеньями начсостава и большая ответственность за порученное дело. Особенно же, что требует с нашей стороны самого пристального внимания, так это постановка и система учебного дела в немецкой армии и исключительное внимание к командиру и учащемуся, и бережное отношение к материальной части»…

Однако на родине решили «переделать» самих командиров, вздумавших перенимать опыт «классово чуждого» рейхсвера. Их пустили в расход, а отчеты и донесения убрали в папки с грифом «секретно» и шестьдесят лет никому не показывали.


* * *

Уровень боевой подготовки РККА еще больше снизился вследствие осуществлявшейся в армии охоты на «вредителей». В 1936–1940 годы было репрессировано около 10 тысяч военнослужащих командно-начальствующего состава. И это при том, что, как следует из доклада Ворошилова на февральско-мартовском пленуме, в начале 1937 года их было всего 107 тысяч.

Вот что рассказал С. Шаронов:

«До хасанских событий я служил в 120-м стрелковом полку 40-й стрелковой дивизии. Боевой подготовкой занимались мало. В 1937–1938 годах многих командиров забрали. Командование дивизии забрали полностью: арестовали комдива Васнецова, комиссара Руденко, начтаба Шталя, начальника артиллерии, начмеда и его жену, офицера-медика. В полку — та же картина.

Мы, рядовые бойцы, порой не знали кому верить. Тянулись только к политруку Матвееву, настоящему большевику, еще красногвардейской закалки. Его тоже забрали, а потом вернули. Мы спрашивали у него, когда же будем боевые фанаты метать, все деревянными и деревянными? Ему такие вопросы можно было задавать, мы знали. А Матвеев отвечал: «Вам фанату метнуть, а для государства это в корову обойдется» Он задумывался и добавлял: «Да… еще повоюете…»

Во всех округах фиксировалось падение воинской дисциплины. Рядовые красноармейцы проявляли неповиновение «вражеским приказам».

В докладной записке наркому обороны Мехлис писал:

«В некоторых парторганизациях неправильно понимают критику и самокритику, и, вместо того чтобы направить ее на повышение боевой подготовки и укрепление воинской дисциплины, содействуют подрыву авторитету начсостава.

Бывают даже дикие случаи. Парторганизации транспортной роты 301 полка 48-й стрелковой дивизии, обсуждая вопрос о состоянии конского состава, вынесла такую резолюцию: «Лошади находятся у нас в плохом состоянии, конюшни не покрыты, овес ссыпается на землю, у лошадей появляются заболевания и зачесы. Нет ли здесь со стороны командного состава роты у нас врагов народа?»

Командиры пребывали в растерянности и не могли навести порядок. Пришлось внести в Дисциплинарный устав новое положение:

«В случае неповиновения, открытого сопротивления или злостного нарушения дисциплины и порядка командир имеет право применять все меры принуждения, вплоть до применения оружия. Командир не несет ответственности за последствия, если он для принуждения неповинующихся приказу и восстановления дисциплины и порядка будет вынужден применять силу или оружие».

Правда, одновременно по приказу наркома обороны и наркома внутренних дел личное оружие у комсостава изъяли.

Массовым явлением в армии стали пьянки и самовольные отлучки. Всеармейское совещание политработников в апреле 1938 года констатировало: «Пьянство стало широко распространенным, по сути дела, бытовым явлением. Никакой серьезной борьбы с ним комиссары и политработники не ведут».

Это вполне естественно: крайне трудно организовать спасение одних алкоголиков руками других:

«Если до 1939 года основными видами проступков, за которые привлекали к партийной ответственности, были политические преступления, то в 1939 году резко выделяются два вида проступков: служебные преступления (привлечено к партответственности 4261 человек) и морально-бытовое разложение (привлечено 3138 человек). Среди привлеченных к ответственности за эти виды проступков большинство-лица начальствующего состава…

Пьянство продолжает оставаться бичом армии. Особенно безобразные формы принимает пьянство среди начсостава. Командир не считает зазорным появляться в пьяном виде на улице, в парке, театре и кино, что непонятно населению, предъявляющему высокие требования к Красной Армии и ее начсоставу. В ресторанах нередко пьют водку рядом сидящие начальники и красноармейцы.

Преобладающими видами нарушения воинской дисциплины являются: перепалки с начальниками, нарушение строевого устава, уставов внутренней и караульной службы, небрежное отношение к сбережению оружия и боеприпасов, самовольные отлучки и дезертирство».

Весьма значительно выросло число самоубийств, всевозможных аварий, чрезвычайных происшествий и катастроф. Французский посол в Москве заметил по поводу Большого террора: «На Западе подобное положение быстро привело бы к революции. Здесь же народ использует оружие слабых — плохо работает».

Часть командиров, пытаясь укрепить дисциплину, принялась широко практиковать «применение силы», то есть бить подчиненных. Другие просто махнули на все рукой. Репрессии вызывали у командного состава неуверенность в себе и боязнь любой ответственности.

Будущий генерал армии А.И. Грибков (1919 г.р.), досрочный выпущенный из училища в 1939 году, вспоминал:

«На должности разной высоты были расставлены слабо подготовленные командиры, многие из которых не отвечали требованиям занимаемой должности, но зато умели помалкивать. Из войскового обихода исчезли такие понятия, как «думать», «обсуждать», а фразы «это не ваше дело» или «это не мое дело» превратились в формулу жизни».

С помпой проводимые праздничные парады и показательные маневры не могли служить показателем действительного состояния Красной Армии, как и доказательством ее высокой боеготовности, умные люди это понимали.

Генерал П.Н. Краснов писал еще в 1927 году:

«Коммунистическая власть устраивает перед многолюдной толпой, толпой в несколько десятков тысяч человек, показные маневры. Пускают газы, мечутся люди в противогазных масках, скрипя и гремя движутся танки, в небе реют аэропланы, крадутся в дымовой завесе цепи, скачет конница, тянут громадные пушки. Все это так нелепо поставлено, что с военной точки зрения это недостойный балаган. Но балаган этот действует на толпу, он внушает ей представление о советской мощи и о непобедимости красной армии.

В толпе говорят: «Разве при царях на это показывали? Разве при царях мы такое видали?».

Коммунисты — большие знатоки психологии толпы. Они неустанно внушают обществу порабощенной ими России, что они непобедимы, что их армия великолепна, что если бы они были побеждены, то все, кто имеют землю, потеряют ее, понесут наказание за все совершенное, и этот внушаемый массе страх ответственности и еще худшего будущего заставляет ее терпеливо сносить все ужасы настоящего».

Французский военный атташе январские учения 1935 года оценил как организованные в чисто пропагандистских целях и изобилующие тактическими ошибками, а посещение училища связи в Ленинграде в 1936 году — как специально организованное для него шоу.

Маршал Тухачевский в заметках по поводу больших маневров Московского военного округа, проходивших в сентябре 1936 года, отмечал, что ни выучка войск, ни работа штабов, ни взаимодействие войск не находились на должной высоте:

«Мехкорпус прорывал с фронта оборонительные полосы противника без артподдержки. Потери должны были быть огромны… Действия мехкорпуса вялы, управление плохое… Действия мехкорпуса не поддерживались авиацией… Авиация использовалась недостаточно целеустремленно… Плохо работала связь… Высадку авиадесантов следовало бы обеспечить истребителями… Парашютисты прыгают без оружия. Это надо изменить… Работа штабов, в частности разведка, очень слаба во всех частях…»

Но ничего не изменилось в лучшую сторону и после Тухачевского. Скорее в худшую.

Во время конфликта в районе озера Хасан, «горячая фаза» которого пришлась на 29 июля — 9 августа 1938 года, аукнулись и пренебрежение боевой подготовкой, и блюхеровские хозяйственные эксперименты. На совещании командного и политического состава Посьетского погранотряда, посвященном итогам операции, бригадный комиссар К.Ф. Телегин записывал за выступавшими:

«Растянулись по фронту, а во время боя сгруппировались на необорудованных позициях. Связь только телефонная, после потери ее много израсходовали живой силы… Не было увязки между подразделениями, даже стреляли по своим танкам… Военком 40-й стрелковой дивизии боялся взять на себя ответственность за мобилизацию плавъединиц для подброски грузов на фронт («а если сорву путину?»). Округ прислал гранаты Ф-1, а пользоваться ими не могли… Бинокли на 40 процентов негодны… Вначале полевые части работали без кода. Пеленгаторной службы нет… Полевые части от Новой деревни до Заозерной побросали ранцы, пулеметы. Пренебрегали штыковым боем. Боевой подготовкой не занимались, потому что превратились в хозяйственных командиров. Сено, дрова, овощи заготавливаем, строительство ведем, белье стираем».

В приказе наркома обороны К.Е. Ворошилова № 0040 от 4 сентября 1938 года указывалось, что «боевая подготовка войск, штабов и командно-начальствующего состава оказались на недопустимо низком уровне». Войска выступили к границе совершенно неподготовленными, советские части были «раздерганы и небоеспособны», снабжение их не организовано:

«Начальники управлений фронта и командиры частей не знали, какое, где и в каком состоянии оружие, боеприпасы и другое боевое снаряжение имеются. Во многих случаях целые артбатареи оказались на фронте без снарядов, запасные стволы к пулеметам заранее не были подогнаны, винтовки выдавались непристрелянными, а многие бойцы и даже одно из стрелковых подразделений 32-й дивизии прибыли на фронт вовсе без винтовок и противогазов».

Рота 118-го стрелкового полка 40-й дивизии прибыла к месту боевых действий с холостыми патронами и деревянными гранатами. Когда же были доставлены боевые гранаты, то оказалось, что пользоваться ими не умеют ни рядовые, ни командиры. Все рода войск обнаружили полное неумение действовать в реальной боевой обстановке. Артиллеристы не знали куда стрелять, танковые части использовались неумело и понесли большие потери. Помимо этого, несмотря на «громадные запасы вещевого имущества, многие бойцы были посланы в бой в совершенно изношенной обуви, полубосыми».

Этим же приказом маршал Блюхер был отстранен от командования Дальневосточным фронтом, а сам фронт расформирован в две отдельные армии. В приказе Ворошилова, естественно, не было упоминаний о том, что непосредственно перед началом боев производились аресты комбригов и комбатов — чекисты работали по собственному плану.

Мехлис, выступая в начале декабря 1938 года на заседании Военного совета при Наркомате обороны, сообщил, что во время событий на озере Хасан на передовые линии выделяли стрелков, «не умеющих стрелять из винтовки и даже открыть замок», многие красноармейцы прибыли громить японскую военщину «в таком рваном обмундировании, что, по сути дела, они оставались в нижнем белье».

В итоге, в ходе небольшого столкновения с неподвижно сидевшим в обороне противником, при пятикратном превосходстве в живой силе и абсолютном — в технике (так, с советской стороны, кроме танков 2-й механизированной бригады, были задействованы 250 самолетов, с японской — ни одного), людские потери РККА составили 3500 человек убитыми и ранеными, потери японских войск — 500 человек убитыми и 900 ранеными. Потери командно-политического состава оказался «неестественно велик» — около 40 процентов.

При этом выбить японские подразделения с сопок Заозерная и Безымянная так и не удалось, конфликт был разрешен дипломатическим путем, после чего японцы сами очистили высоты.[17]

В заключительной части приказа нарком обороны поставил перед вооруженными силами стандартную задачу — всегда быть в состоянии полной боевой готовности, а начальник Политуправления потребовал от комиссаров "повернуться лицом" к боевой подготовке:

«Нет более важного дела для командира и комиссара, чем боевая и политическая подготовка. Если товарищи не хотят сориться с командованием округа — они должны помнить: на занятиях по боевой подготовке должны присутствовать все, все без исключения — все командиры, все комиссары, все политработники, все до единого красноармейцы, ибо занятия по боевой и политической подготовке — это наша священная обязанность».

Руководящие указания сопровождались звуками победных фанфар и привычными славословиями в адрес мудрого руководства:

«Победа у Хасана произвела сильнейшее впечатление во всем мире. Проба сил японской военщины, решившей прощупать твердось советских дальневосточных границ… закончилась позорным провалом. Отборные части Квантунской армии были разбиты и вышвырнуты с советской территории».

Правда, на закрытых совещаниях признавалось, что «были и отрицательные моменты», но в целом «наши бойцы и политработники показали непревзойденной качество советского патриотизма и боевой подготовки», а японцы «пролили втрое больше крови, чем мы».

На XVIII съезде ВКП(б) в марте 1939 года комкор Г. М. Штерн (1900–1941), сменивший на Дальнем Востоке Блюхера (забитого опричниками до смерти), а затем возглавивший 1-ю отдельную Краснознаменную армию, бодро рапортовал:

«Я должен сказать несколько слов о наших командирах. Всякие борзописцы за границей, из понятных для нас с вами соображений, пытаются изобразить дело так, что из-за того, что мы с вами уничтожили кучу всякой дряни — тухачевских, гамарников, уборевичей и им подобную сволочь, у нас в Красной Армии нет хорошего командного состава.

Красная Армия обладает достаточным числом замечательных людей, командующих и взводом, и ротой, и батальоном, и полком, и дивизией, и высшими военными соединениями. Командный состав Красной Армии ковался под непосредственным руководством товарища Сталина, товарища Фрунзе, товарища Ворошилова (Аплодисменты). Все эти люди знают свое дело, испытаны оно не только в боевой подготовке мирного времени и не только на Хасане. Эти люди преданы своей Родине до конца, готовы в любой момент отдать свою жизнь за дело партии, за дело Ленина — Сталина (Аплодисменты) и сумеют, если им нужно будет отдать свою жизнь, сделать так, чтобы раньше получить десять жизней за одну жизнь нашего драгоценного человека (Аплодисменты).

ВОРОШИЛОВ. Десять мало, надо двадцать (Смех, аплодисменты).

ШТЕРН. Поправку принимаю. Прошу внести в стенограмму (Смех

Самого Григория Михайловича записали в «сволочи» в июне 1941 года, расстреляли 18 октября.


* * *

Вторжение Красной Армии в Польшу в сентябре 1939 года с военной точки зрения оказалось «легкой прогулкой», польское государство, по выражению Ворошилова, «при первом же военном столкновении разлетелось, как старая сгнившая телега». Но даже во время этой "прогулки" погибли либо пропали без вести 1475 красных бойцов и командиров. Один из участников, специально призванный из запаса для участия в Освободительном походе, вспоминал:

«Мы переходили границу приблизительно 20 сентября, не имея никакого оружия вообще. Не дали… Вот тогда-то возникли сомнения. В смысле нашей подготовки. Не знаю, как было в других подразделениях, но даже если так было только в одном, то это уже говорило о неблагополучии в армии. Хорошо, что мы ни с кем не встретились».

Советское руководство восприняло Польскую кампанию как убедительное подтверждение боевой мощи Красной Армии и хорошую репетицию будущего Великого Похода.

Но маленькая Финляндия оказалась «твердым орешком».

На совещании начальствующего состава в апреле 1940 года, посвященном анализу действий советских войск в Финляндии, командиры и комиссары прямо ставили вопрос о необученности личного состава. Так, военком 50-го стрелкового корпуса Семенов заявил:

«Я считаю, на должности разной высоты были расставлены слабо подготовленные командиры, что абсолютно ненормальным был тот факт, когда присылали на фрнт необученных бойцов, состав их был высок, доходил до 20–30%. Присылались такие бойцы, которые не имели боевой подготовки, не умели обращаться с винтовкой. В период подготовки к прорыву укрепленного района таких неподготовленных людей получили по двум дивизиям 874 человека, а позже в 100-й и 123-й дивизиях получили необученных красноармейцев 4314 человек».

Командир 142-й стрелковой дивизии Пшенников сообщил об итогах проверки полученного пополнения:

«Оказалось, что до 47% красноармейского состава не знало материальной части положенного ему оружия. Это главным образом относилось к станковым пулеметчикам и ручным пулеметчикам… Дивизия была совершенно не подготовлена к бою».

На совещании отмечалось полное пренебрежение бойцов к маскировке, игнорирование или несоблюдение ими дисциплины на поле боя, неумение прятаться от налетов вражеской авиации, слабая физическая и тактическая подготовка всего личного состава. Плохо работали штабы, терялись в боевой обстановке, не умели организовать разведку, не знали обстановки на фронте. Все управление велось по телефону открытым текстом. Общевойсковые командиры плохо представляли, как надо использовать бронетанковую технику; летчики были обучены летать только в хорошую погоду.

Рядовые бойцы не понимали целей затеянной Москвой войны, были склонны к панике и нередко бежали с поля боя, бросая оружие. Ворошилов возмущался:

«Пехота действует на фронте не как организованная сила, а болтается туда-сюда, как почти никем не управляемая масса, которая при первом раздавшемся выстреле разбегается в беспорядке по укрытиям и в лес».

Выяснилось, что в вооруженных силах нет точных данных не только о противнике, но и о количестве собственных бойцов и командиров, что подтвердил начальник Управления снабжения А.В. Хрулев:

«С товарищем Тимошенко у нас были расхождения буквально на двести тысяч едоков (!). Мы держались своей, меньшей цифры. Но у меня, товарищи, не было никакой уверенности, что я прав».

И, наконец, в Зимнюю войну Красная Армия вступила в летнем обмундировании.

Однако все это — мелочи, отдельные недостатки и просчеты отдельных «головотяпов». Главное — одержана новая блистательная победа, и не только над Финляндией, бог с ней с «финляндской козявкой», а чуть ли не над всей Европой. В заключительном слове Сталин заявил:

«Финнов победить — не Бог весть какая победа. Мы победили еще их европейских учителей — немецкую оборонительную технику победили, английскую оборонительную технику победили, французскую оборонительную технику победили. Не только финнов, но и технику передовых стран Европы. Не только технику, мы победили их тактику, их стратегию. В этом наша победа!»


* * *

Тем не менее, в мае 1940 года Сталин снял с поста наркома Ворошилова и назначил вместо него Тимошенко с одновременным присвоением ему маршальского звания. Поскольку имелись обоснованные подозрения, что Климент Ефремович впал в немилость, был составлен совершенно разгромный «Акт о приеме Наркомата Обороны Союза ССР», в котором, в частности, указывалось:

«Качество подготовки командного состава низкое, особенно в звене взвод — рота, в котором до 68 проц. имеют лишь краткосрочную 6-месячную подготовку курса младшего лейтенанта.

Подготовка комсостава в военных училищах поставлена неудовлетворительно, вследствие недоброкачественности программ, неорганизованности занятий, недостаточной загрузки учебного времени и особенно слабой полевой практической выучки. Усовершенствование командного состава кадра должным образом не организовано…

Боевая подготовка войск имеет крупнейшие недочеты. Ежегодно издаваемые Народным Комиссаром приказы о задачах боевой подготовки в течение ряда лет повторяли одни и те же задачи, которые никогда полностью не выполнялись, причем не выполнявшие приказ оставались безнаказанными. Воинская дисциплина не на должной высоте и не обеспечивает точного выполнения войсками поставленных им боевых задач.

Главнейшими недостатками в подготовке войск являются:

1) Низкая подготовка среднего командного состава в звене рота — взвод и особенно слабая подготовка младшего начальствующего состава.

2) Слабая тактическая подготовка во всех видах боя и разведки, особенно мелких подразделений.

3) Неудовлетворительная практическая полевая выучка войск и неумение ими выполнять то, что требуется в условиях боевой обстановки.

4) Крайне слабая выучка родов войск по взаимодействию на поле боя: пехота не умеет прижиматься к огневому валу и отрываться от него; артиллерия не умеет поддерживать танки; авиация не умеет взаимодействовать с наземными войсками

5) Войска не обучены лыжному делу.

6) Применение маскировки отработано слабо.

7) Не отработано управление огнем»…

И так далее и тому подобное.


* * *

Приказ нового наркома № 120 от 16 мая 1940 года о боевой подготовке войск на летний период требовал коренной ее перестройки: «Учить войска только тому, что нужно на войне, и только так, как делается на войне».

Но, хотя с 15 июля в Красной Армии были учреждены дисциплинарные батальоны, дело от этого не поправилось. На декабрьском совещании высшего командного состава Семен Константинович заявил: «В целом огневая подготовка должного роста не дала и оценивается плохо». Начальник Управления боевой подготовки генерал В.Н. Курдюмов (1895–1970) основными причинами такого положения назвал: а) отсутствие руководства и контроля со стороны старших командиров и их штабов; б) значительный отрыв личного состава на хозяйственные работы; в) систематическое невыполнение учебных планов «во всех проверенных военных округах»; г) постоянные срывы и переносы занятий «в большинстве соединений и частей».

В общем: «Собака лает, а караван идет своей дорогой».

В ходе осенней инспекторской проверки 1940 года лишь отдельные подразделения смогли получить положительную оценку. Например, в Западном особом округе из 54 частей, проверенных по огневой подготовке, положительную оценку получили только три, в Ленинградском округе — лишь пять из 30. Такая же картина наблюдалась и в других военных округах.

Заместитель командующего войсками Московского ВО генерал И.Г. Захаркин (1889–1944) отмечал:

«Имеют место случаи, когда командный состав выходит на огневую подготовку лично сам неподготовленным. Часто нет и учебных патронов. Их нет не потому, что их не достает. Их нет потому, что их не взяли со склада. Командир части не знает, что у него на складе имеются тысячи патронов. Когда доберешься до склада, вытащишь их оттуда, он удивляется: «Откуда это?».

Генерал И.С. Конев, командовавший войсками Забайкальского ВО, был вынужден признать, что имеют место факты, «когда красноармейцы ходят плохо и неопрятно одетые, не обучены, не умеют стрелять, а командир не принимает необходимых мер, не делает того, что с него требует служба — навести элементарный порядок в своем подразделении».

Генерал-летчик Я.В. Смушкевич (1902–1941) обнародовал факт, что вся бомбардировочная авиация Ленинградского ВО в общий сложности налетала норму всего трех летчиков!!!

Главную причину всех недостатков полководцы, этими округами и авиацией командовавшие, видели в низкой квалификации подавляющего большинства командного состава Красной Армии.

После совещания последовал новый приказ о боевой подготовке на 1941 год. Тем не менее, боевая подготовка в Красной Армии продолжала «хромать на обе ноги».


* * *

Военных летчиков нарком Тимошенко сделал своими врагами на всю оставшуюся жизнь, приказав выпускать их из училищ не офицерами, а сержантами. Заодно Семен Константинович, отчаянный рубака, одним махом решил наболевший квартирный вопрос.

Присутствовавший на совещании в декабре 1940 года командир 43-й авиационной дивизии Г.Н. Захаров вспоминал:

«Я говорил о том, что, хотя дивизия и прошла все инспекторские проверки, ее боеготовность оставляет желать лучшего в связи с крайне затруднительным бытовым положением личного состава. В авиагородке, расположенном неподалеку от аэродрома, вто время жили многочисленные семьи военнослужащих, которые в сороковом году не имели никакого отношения к дивизии.

В то же время летчики вынуждены были селиться в окрестных деревнях, разбросанных вокруг в радиусе пяти-шести километров. Надежной связи с ними нет. В нормативы, отведенные для приведения дивизии в боевую готовность, уложиться невозможно. Летчики прибывают на аэродром с большим опозданием, а зимой бегут через лес на лыжах, в машины садятся потные, разгоряченные, многие, конечно, простужаются. Часто возникает ситуация, при которой машины готовы к полету, а летчиков нет. Изменить это положение командование дивизии не может, поэтому я как командир обращаюсь с просьбой о содействии…

Все это я изложил одним махом. Сталин кивнул и тут же прервал меня жестом… Аналогичные трудности испытывали командиры многих других вновь сформированных частей и соединений.

Вскоре, после того как мы разъехались по своим частям, был издан специальный приказ, номер которого я помню по сей день. В нем, в частности говорилось о необходимости перевода личного состава на казарменное положение».

Руководители ВВС, в отличие от простых летчиков, пришли в восторг, узнав сию новость. Генерал Я.В. Смушкевич заявил:

«Приказ Народного комиссара является основным условием оздоровления наших военно-воздушных сил… Единственная и, пожалуй, главная причина, почему боевая подготовка Военно-воздушных сил находится на низком уровне, заключается в том, что в авиации фактически не было рядового состава (?), все были командиры. Летчики в возрасте 17–19 лет обзаводились семьями, и все внимание летного состава уходило не на рост боевой подготовки, а на семейно-бытовые вопросы».

Ему вторил генерал авиации П.В. Рычагов (1911–1941):

«Молодой летчик и техник, обремененные семьей, потеряли всякую маневренность в случае передвижения части. Кроме этого, летчик, связанный большой семьей, теряет боеспособность, храбрость и преждевременно изнашивается физически (!). Приказ Народного комиссара обороны устраняет имевшиеся недочеты в этом отношении, создает нормальные условия для работы и роста воздушного флота, который при едином понимании использования принесет немало побед».

Гениально! Одна только подпись на приказе — как сразу боеготовность подняли, на офицерских окладах и униформе сэкономили, и женщины летчиков больше «не изнашивали».

Надо полагать, что генералов Якова Смушкевича и Павла Рычагова расстреляли в 1941 году тоже исключительно «для оздоровления военно-воздушных сил».

Отметим в данной связи, что французский военный психолог Мокор выделял пять опасностей, грозящих снизить у отдельного военнослужащего «способность побеждать»: 1) половое воздержание; 2) разлуку с семьей; 3) недоверие к своим начальникам; 4) скептицизм к военным установлениям; 5) страх смерти. По мнению буржуазных спецов, разработка комплекса мероприятий по уменьшению воздействия этих факторов на психику солдата, позволяла повысить его стойкость в бою. На рядового красноармейца и сержанта действовали все пять опасностей одновременно.


* * *

Сталина абсолютно не интересовали изыски психологов и тонкости индивидуального подхода, ему нужна была покорная, послушная, нерассуждающая масса. Психологию, в том числе и военную, в СССР придушили еще в 1930 году. Было объявлено, что «психология — это часть педагогики». Правда, весь остальной мир почему-то упорствовал в своих заблуждениях, полагая, что наоборот, психология является фундаментом для педагогики.

Несколько позже, в 1939-м, расстреляли комкора Г.Д. Хаханьяна, написавшего явно вредительскую книгу «Вопросы военной психологии». После этого в СССР надолго остались только «психушки».

С началом войны главный упор в борьбе с «пятой опасностью» сделали на воспитании у бойцов «презрения к смерти» и насаждения «железной дисциплины»:

«Подобная, не знающая жалости военная дисциплина, — которую, я уверен, не выдержала бы ни одна другая армия — превратили неорганизованную толпу в необычно мощное орудие войны. Дисциплина — главный козырь коммунизма, движущая сила армии».

Вот только невозможно было предвидеть, как станут действовать красноармейцы при отсутствии традиционных советских «дисциплинирующих факторов» — комиссаров, особистов, трибуналов. Немцы потом вспоминали:

«Никогда нельзя заранее сказать, что предпримет русский: как правило, он шарахается из одной крайности в другую… Бывали случаи, когда русские части, самоотверженно отразившие все атаки немцев, неожиданно бежали перед небольшими штурмовыми группами».

А какой прок от «дисциплинированного» пилота-истребителя, если он только на фронте он впервые увидел свою «лошадку».

В советских ВВС, вследствие спешки и упрощенности при подготовке пилотов, в течение всего предвоенного десятилетия сохранялся высочайший уровень аварийности. Так, 21 июня 1932 года Ворошилов писал Сталину:

«Я сейчас буквально места не нахожу вследствие аварий в Воздушном флоте. Не проходит дня, чтобы не получить сведения об авариях и даже тягчайших катастрофах с человеческими жертвами то в одном, то в другом округе. Достаточно указать, что только с 5 по 20 июня разбито одиннадцать самолетов и погибло тридцать человек…

Кадры летного и технического состава разрослись, укомплектовываются хотя и нашим, надежным политически, составом, но чрезвычайно молодым, мало опытным (что естественно), а главное, по-настоящему недисциплинированным. Залихватские замашки, бравирование своими летными подвигами, малая авторитетность молодого начсостава — вот основные источники, откуда проистекают наши несчастья»…

И так был всегда: то состав молодой, то «бурный рост», то освоение новой техники.

9 апреля 1941 года вышло постановление ЦК и Совнаркома «Об авариях и катастрофах в авиации Красной Армии». В постановлении говорилось, что «из-за расхлябанности ежедневно гибнет у нас при авариях и катастрофах два-три самолета, что составляет в год шестьсот-девятьсот самолетов». Интересно было бы подсчитать: если произвести на шестьсот самолетов меньше (и без того уже имелось по две машины на каждый экипаж), сколько толковых летчиков можно на эти деньги нормально обучить?

В 1944 году потери в боевых самолетах составили 24.800 машин, максимальные за войну. Но потрясает другое: из этого количества лишь 9700 погибли в боях, а 15.100 относятся к небоевым потерям. С одной стороны, советская военная приемка на заводах закрывала глаза на брак, поэтому на фронт нередко поступали самые настоящие «летающие гробы». Например, у «лучшего истребителя Второй мировой войны» ЯК-3, в силу непрочности конструкции, сами собой отрывались куски обшивки или отламывались крылья, а 40-килограммовую мотор-пушку нередко отдача срывала прямо в грудь летчика. С другой, сказывался крайне низкий уровень летной подготовки пилотов.


* * *

Германские авиазаводы в 1941 году и в последующие годы выпускали в два — три раза меньше боевых машин, чем в СССР, и Люфтваффе их вполне хватало, чтобы завоевать господство в воздухе.

Да и зачем нужно столько самолетов, если их нечем заправлять. Особым приказом были введены ограничения в расходе топлива, предназначенного для боевой учебы

В результате накануне Великой Отечественной войны, за первые три месяца 1941 года, летчики Прибалтийского военного округа успели налетать в среднем 15,5 часа; Западного — 9 часов, Киевского — 4 часа. Для сравнения: немецкие пилоты проходили полетную выучку в объеме 450 часов, после чего отправлялись на фронт, но участия в боях еще не принимали — сначала наблюдали со стороны и набирались опыта.

Между тем, во время войны советских пилотов готовили еще быстрее: «взлет-посадка» и — в бой.

Советские летчики, как правило, не умели действовать в сложных метеоусловиях, имели низкий уровень огневой и разведывательной подготовки («большинство экипажей не умеют отыскивать цели даже в крупных пунктах»), не знали силуэтов и боевых характеристик ни немецких, ни своих машин (последнее относится ко всем вооруженным силам: зенитчики азартно палили во всё, что летало, артиллерия с пехотой расстреливали и забрасывали гранатами свои танки или, наоборот, радостно приветствовали немецкие — с красными нацистскими флагами на башнях).

Кроме того, из-за частых аварий, двигатели у самолетов некоторых типов запрещалось использовать на полную мощность. В.Ф. Голубев свидетельствовал:

«На ряде серий истребителей И-16 и «чаек» (И-153) летчики имели право летать только при условии, если крен не более 45 градусов, скорость не превышает 400 километров в час, угол пикирования не более 35 градусов. Фигуры высшего пилотажа и воздушный бой категорически воспрещались». Приходилось ограничиваться полетом по кругу и стрельбой по конусу.

На самолетах новых конструкций многие пилоты вообще ни разу не поднялись в воздух. Не у каждого «сокола» хватало для этого квалификации. Генерал Г.Н. Захаров делился впечатлениями от поступавших на вооружение в 1940 году истребителей «МиГ-1» и «Миг-3»:

«Между тем этот самолет имел ряд свойств, которые, в конце концов, были определены как недостатки конструкции… «Миг» был тяжеловат для истребителя. Ошибок при пилотировании он не прощал, был рассчитан только на хорошего летчика. Средний пилот на «миге» автоматически переходил в разряд слабых, а уж слабый просто не мог бы на нем летать».

К началу войны в соседней дивизии на аэродроме в районе Белостока «было уже около двухсот «мигов», но, кроме командиров полков и некоторых командиров эскадрилий, на них еще никто не летал. Машина осваивалась медленно и в других соединениях».

И старые, и новые машины не имели радиооборудования. Так, на первых 1000 серийных «Яков» радиостанции не устанавливались вовсе, а на последующих передатчики имел только каждый 15-й самолет, остальные — только приемники.


* * *

Советские летчики, в соответствии с предвоенными теориями, обучались в основном нанесению ударов по наземным целям и были слабо подготовлены к ведению воздушного боя. Эскадрильи ходили плотными строями, что соответствовало задачам штурмовки, а кроме того, было обусловлено отсутствием радиосвязи. Для воздушного боя эти «рои» были малопригодны, в кутерьме схватки летчики быстро теряли визуальный контакт друг с другом и действовали самостоятельно, без взаимодействия и взаимного прикрытия.

Основной тактической единицей в истребительной и штурмовой авиации являлось звено из трех самолетов. Не имея между собой связи, летчики в полете держались компактно, крыло к крылу, внимательно наблюдая за действиями командира звена. Он же управлял подчиненными по принципу «делай как я». Такой строй сковывал маневр, не позволял вести непрерывное наблюдение за воздушной обстановкой, ограничивал инициативу. Противник позже отмечал:

«В воздушных боях советские летчики показали себя агрессивными, храбрыми, однако часто действовали опрометчиво и прямолинейно, им недоставало гибкости. Как индивидуальный боец средний советский летчик испытывает недостаток личной инициативы».

Немецкие летчики действовали парами — ведущий и ведомый. Наличие бортовых радиостанций позволяло им расходиться на значительные расстояния и быстро сближаться при необходимости, обмениваться информацией об обстановке, осуществлять сложные боевые маневры, взаимодействовать друг с другом и другими парами, оказывать помощь — действовать в бою осмысленно и тактически грамотно. Наземные пункты наведения помогали им быстрее найти в воздухе противника, занять более выгодное по отношению к нему положение.

Истребители держали связь с бомбардировщиками при совместных с ними действиях, бомбардировщики — с наземными войсками. На всех Me-109 устанавливалась коротковолновая радиостанция с радиусом действия до 100 км, на Ме-110 — две станции, одна из них длинноволновая, перекрывавшая расстояние около 300 км. Имелись у немцев также станции УКВ-диапазона, позволявшие выходить на наземную телефонную сеть.

Всё это — и техническое оснащение, и четко работающую организацию, и адекватную тактику, в советских ВВС еще только предстояло создать, причем в ходе боевых действий, ценой жизней множества пилотов, которых готовили совершенно иначе и к совсем другой войне.

Только в конце августа 1942 года вышло постановление ГКО об оборудовании всех выпускаемых истребителей и штурмовиков приемо-передающими радиостанциями и приемниками из расчета 1:5 (т.е. одна станция на пять машин), а в дальнейшем 1:3. Постановление еще предстояло выполнить, а пилотов — обучить правильно пользоваться радио, обеспечивая скрытность управления. Между тем даже книгу позывных штаб ВВС издал лишь в середине войны.

Германский генерал Ф. Меллентин так писал о боевой деятельности советской авиации:

«Эффективность действий русской авиации не соответствовала ее численности. Потери в опытных кадрах, понесенные в первые месяцы войны, так и не были восполнены, а самолеты серийного производства намного уступали по своим качествам нашим самолетам. Старшие офицеры, видимо, не могли усвоить принципов ведения боевых действий авиации в современных условиях.

Русские фактически не имели стратегической авиации, и те немногие удары, которая нанесла их авиация дальнего действия, не причинили нам никакого ущерба. Самолеты-разведчики углублялись иногда в наше расположение на 50–100 км, но истребители и бомбардировщики редко залетали за линию фронта более чем на 30 км. Это было для нас большим облегчением, так как даже в самые тяжелые периоды войны передвижение войск и грузов в тыловых районах происходило беспрепятственно.

Русская авиация использовалась в основном для решения тактических задач, а начиная с лета 1943 года самолеты русских висели с утра до вечера над полем боя. Организация взаимодействия между авиацией и наземными войсками непрерывно улучшалась; в то же время качественное превосходство немецкой авиации постепенно исчезало. Но в тактическом отношении русские всегда уступали нам, а их летчики не могли сравниться с нашими летчиками».[18]


* * *

Аналогичные проблемы испытывали все роды войск. Например, танкисты имели радиостанции только на командирских машинах, а на линейных их не было, что немало затрудняло управление боем.

Для вновь формируемых танковые соединений не хватало экипажей. В танкисты срочно переквалифицировали командиров и солдат из других родов сухопутных войск. При этом на практическую подготовку механика-водителя отводилось всего 5 часов, но многие имели только 1,5–2 часа практики вождения, тогда как в Вермахте — не менее 50 часов.

В результате из-за неопытности экипажей в условиях форсированных маршей случались частые поломки, которые никто не мог устранить; в коротких перерывах между боями офицерам приходилось обучать танкистов самым элементарным навыкам, таким как вождение боевой машины и стрельба из пушки. В СССР неустанно наращивали выпуск танков, а немцы повышали уровень подготовки экипажей.

Если образцы бронетехники снимались с вооружения, немедленно прекращалось производство запасных частей к ней. Вообще производить запчасти в советском производстве было невыгодно, и за это не спрашивали. По этой причине пришлось бросить множество боевых машин.

Боевой устав предусматривал для танковых частей только один вид боя, как в наступлении, так и в обороне, — атаку. Стрельба с места в обороне допускалась в исключительно редких случаях. Как результат — сотни легких танков устремлялись во встречный бой или под прицельный огонь противотанковой артиллерии. Советская бронетехника применялась без разведки местности, без поддержки артиллерии, пехоты, авиации, без учета ее боевых возможностей и назначения.

Так, обстановка диктовала для слабо бронированного БТ-7 соответствующую тактику действий — ведение огневого боя из засад, с использованием естественных и искусственных укрытий, которые давали возможность снизить вероятность попадания вражеских снарядов, одновременно позволяя подпустить танки противника поближе, на дистанцию, когда от 45-мм снаряда не спасла бы и 30-мм броня.

Именно такую тактику англичане применяли в Северной Африке. И условия были схожими: те же танки со стороны немцев и практически аналоги БТ-7 — крейсерские танки — со стороны англичан. Последние отличались даже рядом преимуществ перед советской машиной: более многочисленный экипаж, хорошие приборы наблюдения и средства связи. Однако немцы превосходили англичан все в той же броневой защите. Англичане использовали укрытия из мешков с песком, завалы из камней, иногда просто зарывали танки в песок до башни и получали необходимый эффект — они несли значительно меньшие потери в обороне. К тактике танковых засад советские командиры перешли только осенью 1941 года, после того как было выбито 90% советских танков.

Генерал Меллентин оставил описание танковых сражений начального периода войны:

«В 1941 и 1942 годах тактическое использование танков русскими не отличалось гибкостью, а подразделения танковых войск были разбросаны по всему огромному фронту… Особенно слабое понимание методов ведения танковых боев и недостаточное умение проявляли младшие и средние командиры. Им не хватало смелости, тактического предвидения, способности принимать быстрые решения.

Первые операции танковых армий заканчивались полным провалом. Плотными массами танки сосредоточивались перед фронтом немецкой обороны, в их движении чувствовалась неуверенность и отсутствие всякого плана. Они мешали друг другу, наталкивались на наши противотанковые орудия, а в случае прорыва наших позиций прекращали движение и останавливались, вместо того чтобы развивать успех. В эти дни отдельные немецкие противотанковые пушки и 88-мм орудия действовали наиболее эффективно: иногда одно орудие повреждало и выводило из строя свыше 30 танков за один час. Нам казалось, что русские создали инструмент, которым они никогда не научатся владеть»…

В результате советские механизированные корпуса оказались неспособными решить бездумно поставленные задачи и были разгромлены в первые же дни войны.


* * *

Армия входила в войну с устаревшими уставами. В ходе учебы не отрабатывались такие виды боевых действий, как отход и бой в окружении. Солдаты не умели окапываться, командиры — выбирать удобные позиции с учетом особенностей рельефа.

В наступлении применялись плотные глубоко эшелонированные боевые порядки — все тот же таранный удар пехотных масс. Вершиной боя красным генералам виделась штыковая схватка: «немец штыка боится». Одну из таких фронтальных атак в августе под Киевом, предпринятую 37-й армией генерал-лейтенанта А.А. Власова, запечатлел немецкий офицер в письме к родным:

«С расстояния в 600 метров мы открыли огонь, и целые отделения в первой волне атакующих повалились на землю… Уцелевшие одиночки тупо шли вперед. Это было жутко, невероятно, бесчеловечно. Ни один из наших солдат не стал бы двигаться вперед. Вторая волна тоже понесла потери, но сомкнула ряды над трупами своих товарищей, павших в первой волне. Затем, как по сигналу, цепи людей начали бежать. С их приближением доносилось нестройное раскатистое: «Ура-а-а!»

…Первые три волны были уничтожены нашим огнем… Натиск четвертой волны был более медленный: люди прокладывали путь по ковру трупов… Пулеметы раскалились от непрерывного огня, и часто приходилось прекращать стрельбу для замены стволов… Количество, продолжительность и ярость этих атак совсем истощили нас и довели до оцепения. Не буду скрывать, они испугали нас… Если Советы могут позволить себе тратить столько людей, пытаясь ликвидировать даже незначительные результаты нашего наступления, то как же часто и каким числом людей они будут атаковать, если объект будет действительно очень важным?»

Подобные атаки, призванные истощить врага, завалить его трупами атакующих, были обычным явлением и 41-м году, и в 42-м, и после. Зачастую толпы призывников гнали в бой, даже не выдав им форму и оружие. Так, на Волховском фронте красноармейцы штурмовали опорные пункты противника с палками, на которые крепились штыки, и с деревянными трещотками. Актуальным стал лозунг: «Оружие добудете в бою!»

Естественно, такие атаки вели к огромным потерям. В середине января 1942 года немецкая разведка выпустила бюллетень «Опыт войны на Востоке», где обобщила основные особенности русских атак:

«Атаки русских, проходят, как правило, по раз и навсегда данной схеме — большими людскими массами и повторяются несколько раз без всяких изменений. Наступающая пехота компактными группами покидает свои пехотные позиции и с большого расстояния устремляется в атаку с криком «Ура». Офицеры и комиссары следуют сзади и стреляют по отстающим. В большинстве случаев атаке предшествует разведка боем на широком фронте, которая после прорыва или просачивания в наше расположение переходит в решительное нападение с тыла и флангов.

Артиллерийская подготовка атаки применяется редко, однако русские очень охотно применяют ночью, перед атакой, короткий, но сильный беспокоящий огонь с дальних дистанций, постоянно меняя при этом свои огневые позиции.

Свои атаки русские начинают в сумерках или на рассвете. Пользуясь темнотой, туманом, вьюгой или дождливой погодой, русские занимают исходные позиции для атаки. Отбитые атаки повторяются снова, не щадя сил и ничего не меняя. Трудно предположить, что на протяжении одного дня боев наступающая часть каким-либо образом сменит схему проведения атаки. Таким образом, для отражения атак русских нужны крепкие нервы и сознание того, что наше прекрасное стрелковое оружие в состоянии противостоять массовому наступлению русских».

Для немцев подобная тактика была за гранью понимания, поэтому русские атаки врезались в память буквально каждому фронтовику:

«Ведение боевых действий русскими, особенно в наступлении, характеризуется использованием большого количества живой силы и техники, которые командование часто вводит в бой безрассудно и упрямо, однако добивается успеха. Русские всегда славились своим презрением к смерти; коммунистический режим еще более развил это качество… Дважды предпринятая атака будет повторена в третий и четвертый раз, невзирая на понесенные потери, причем и третья и четвертая будут проведены с прежним упрямством и хладнокровием.

До самого конца войны русские, не обращая внимания на потери, бросали пехоту в атаку почти в сомкнутых строях. Стадный инстинкт и неспособность младших командиров действовать самостоятельно всегда заставляли русских вести атаки массированно, в плотных боевых порядках. Благодаря превосходству в численности этот метод позволил добиться многих крупных успехов (вот это и есть главный тактический прием всех советских полководцев, всему остальному «учиться было некогда»)…

Местность перед фронтом обороняющихся в мгновение ока вдруг заполнялась русскими. Они появлялись словно из-под земли и, казалось, невозможно сдержать надвигающуюся лавину. Огромные бреши от нашего огня немедленно заполнялись; одна за другой катились волны пехоты, и, лишь когда людские резервы иссякали, они могли откатиться назад. Но часто они не отступали, а неудержимо устремлялись вперед. Отражение такого рода атаки зависит не столько от наличия техники, сколько оттого, выдержат ли нервы. Лишь закаленные в боях солдаты были в состоянии преодолеть страх, который охватывал каждого».


* * *

Лишь в октябре 1942 года Верховный Главнокомандующий (Сталин) издал приказ, предусматривавший внесение изменений в тактику боя:

«Практика войны с немецкими фашистами показывает, что некоторые пункты наших уставов стали уже устаревшими и требуют пересмотра. Конечно, уставы в целом приносят и будут приносить Красной Армии большую пользу. Но ряд пунктов этих уставов до того устарели, что они будут приносить Красной Армии большой вред, если не отменить их немедля. Речь идет о недостатках наших уставов по таким вопросам, как построение боевых порядков во время наступления, обеспечение подразделений и частей огневыми средствами, организация огня, роль командиров в наступлении

Что это за недостатки? Вот главные из них:

Первый недостаток. В соответствии с требованиями наших уставов наши войска, организуя наступательный бой во всех звеньях от стрелкового взвода и до дивизии, строят свои боевые порядки в глубину. Как правило, стрелковая дивизия, получая для наступления полосу в один или полтора километра по фронту, строит свои полки в два эшелона, из них два полка в первом и один — в затылок им; стрелковый полк, наступая в полосе 750–1000 м, также вынужден иметь, в лучшем случае, два батальона в первом и один во втором эшелоне, чаще всего три батальона один другому в затылок; точно такое же поэшелонное расположение подразделений предусматривается и в батальоне, роте и во взводе.

Таким образом, стрелковая дивизия, построенная для наступления, вынуждена иметь в первом эшелоне для атаки переднего края обороны противника всего лишь 8 стрелковых рот из 27, остальные 19 рот, располагаясь за первым эшелоном на глубину до 2 км, покрывают поле боя сплошными боевыми порядками и полностью лишаются возможности использовать свои огневые средства.

В результате этого мы имеем, во-первых, исключительно большие, ничем не оправданные потери в личном составе и огневых средствах от огня артиллерии, минометов и авиации противника, которые несут прежде всего подразделения вторых и третьих эшелонов еще до вступления их в бой, ввиду чего наступление часто захлебывается у нас на первом же этапе, и, во-вторых, вынужденное бездействие свыше трети всех пехотных огневых средств дивизии — автоматов, ручных и станковых пулеметов, минометов и полковой артиллерии, не говоря уже о винтовках.

При этом подразделения вторых и третьих эшелонов будут вынуждены бездействовать и принимать на себя основной огонь основной огонь минометов, артиллерии и авиации противника; чтобы не нести больших потерь, вынуждены прижиматься к впереди идущим эшелонам, а затем по той же причине и вливаться в их боевые порядки. А это ведет к неизбежному перемешиванию боевых порядков первого эшелона с последующими, к превращению их в толпу и к невозможности управлять ими».

По уставу советские командиры обязаны были поднимать и вести своих бойцов в атаку. Нередко в цепь становились в полном составе штабы и командиры батальонов и полков, обязанные личным примером обеспечить выполнение поставленной задачей любой ценой. На Невском пятачке даже генералам приходилось лично вести в бой дивизии. Отсюда непропорционально большие, бессмысленные потери в офицерском корпусе, причем в наиболее грамотной его части. Только в 1941 году погибли 50 тысяч командиров, пропали без вести еще 80 тысяч.

Возникший некомплект пытались восполнить, готовя младших лейтенантов на трехмесячных курсах, хотя до войны считалось, что для подготовки командира взвода и шести месяцев мало. Военные училища штамповали ускоренные выпуски, программа подготовки пехотных офицеров укладывалась в «широкий диапазон» от строевой подготовки до штыкового боя. Бывший курсант Орджоникидзевкого военного училища полковник А.З. Лебединцев, выпущенный в декабре 1941 года, вспоминал:

«У нас не было ни одного занятия по организации частей и соединений противника, их вооружению и тактике, мы не знали организацию даже родного своего стрелкового полка. Мы не видели ни танка, ни самолета. Даже картинок не было для ознакомления. И это в училище, которое в предвоенные годы оспаривало первенство у Московского и Одесского пехотных».

А еще большим идиотизмом было формирование курсантских полков, которые порой бессмысленно изничтожались в одной атаке, первой и последней в жизни.

И в этом вопросе товарищ Сталин решил навести порядок:

«Второй недостаток. Согласно требованиям наших уставов командиры стрелкового взвода в наступательном бою обязаны находиться впереди своих боевых порядков и лично вести свои подразделения в бой. Кроме того, часто наблюдаются случаи, когда командиры стрелковых рот и батальонов с начала наступления также становятся впереди боевых порядков и отсюда пытаются организовать управление боем своих подразделений.

В результате этого командир взвода, роты лишается возможности лично наблюдать за ходом боя, влиять на боевой порядок взвода и роты в целом, правильно использовать свои и приданные огневые средства, теряет связь с командиром батальона и все управление ротой сводится к подаче им команды

«рота, за мной, вперед», которая к тому же, как правило, воспринимается лишь той частью боевого порядка роты, при которой находится командир. При этом мы несем ненужные потери в командирах, что нередко ведет к расстройству боевых порядков.

Из этого следует, что требование наших уставов в этой области не соответствует интересам нашей армии, так как оно исходит из недооценки роли командира, как организатора боя, из непонимания того, что командир является центральной фигурой боевых порядков, что сохранение командира является залогом успеха в бою, и наоборот, выход командира из строя ведет к уменьшению возможностей нашего успеха».

Положения сильно запоздавшего сталинского приказа были абсолютно правильными, но при «экстенсивном» способе ведения войны, принятом в Красной Армии, — практически невыполнимыми. Расчленение боевых порядков требовало наличия хорошо обученного инициативного бойца и грамотного управления. Между тем, любое пополнение сразу бросали в бой, несмотря на то, что оно порой даже не умело стрелять и не знало своих командиров. Поэтому действовать подразделения могли только строем «толпы», которой начальник указывал направление движения, а пулеметы заградительного отряда «придавали бодрости». Управление же долгое время ограничивалось лишь постановкой боевой задачи: «вперед» и «любой ценой»

К примеру, «полководец» генерал В.Н. Гордов (1896–1950), командовавший армиями и фронтами, даже осенью 1943 года издавал приказы, вроде этих:

«Весь офицерский состав поставить в боевые порядки и цепью пройти лес, назначив небольшие отряды для выкуривания автоматчиков из их гнезд…

Немедленно все управление корпуса отправить в цепь. Оставить в штабе только начальника оперативного отдела…

Лучше нам быть сегодня убитыми, чем не выполнить задачу»…[19]

Они не умели воевать по-другому. К тому же, разные гордовы и мальцевы не умели извлекать уроки из ошибок. Сталин был к этому способен, его генералы — в своем большинстве — нет.

За четыре года войны безвозвратные потери командного состава превысили один миллион человек, хватило бы укомплектовать 10 офицерских армий по 100 тысяч человек в каждой.


* * *

«Враг народа» М.Н. Тухачевский, хотя тоже мечтал «об эпохе войн и революций», однако в своем докладе «Вопросы современной стратегии» предупреждал: «мы должны готовиться к длительной войне», войне упорной и кровопролитной, которая, вполне возможно, будет сопровождаться «отдельными неудачами нашего Советского Союза».

Но разве такими перспективами можно было вдохновить народ на Великий Освободительный поход? Во второй половине 1930-х годов советские средства массовой информации и деятели пролетарского искусства вдохновенно пропогандировали грядущую войну «за свободу и счастье всего трудящегося человечества», за Всемирный Союз Советских Социалистических Республик. Эту войну воспевали в стихах и прозе, писали о ней романы, снимали кинофильмы, орали через репродукторы, о ней мечтали: «Как только враги полезут на нас», мы с веселой песней и барабаном «двинемся в славный поход». И мы победим обязательно, «потому что за нас история и у нас миллионы людей знающих, за что они борются, и знающих, что они защищают право на счастье». Война изображалась скоротечной, победоносной, без особых жертв и трудностей, почти бескровной.

Сюжет всех этих шедевров соцреализма был одинаков: сначала враг коварно вторгался на советскую землю и немедленно получал по зубам, затем Красная Армия наносила сокрушительный ответный удар, краснозведная авиация разносила в пыль аэродромы и штабы германских и японских агрессоров, в их тылу вспыхивали народные революции, а сбрасываемые на европейские столицы советские десантники немедленно принимали командование над отрядами повстанцев.

В. Киршон в пьесе «Большой день» разгромил Германию за два дня, Н. Шпанов в своей повести «Первый удар» отбил вражеское нападение за несколько минут и окончательно расправился с «фашистами» в течение 12-и часов. Все сражения велись исключительно на территории других стран и заканчивались повсеместным установлением советской власти. Шпановская «наука побеждать» была издана массовым тиражом в серии «Библиотека офицера».

В общественном сознании формировалось представление о войне как об относительно безопасном и притом героическом занятии, закладывалась уверенность, что война начнется тогда, когда мы пожелаем, и закончится, когда мы этого захотим.

В стране раздувался военный психоз, прикормленные трубадуры просто изнывали от нетерпения: «Когда ж нас в бой пошлет товарищ Сталин!?»


* * *

Война грянула внезапно, как зима, как посевная или уборочная кампания. Совсем не такая, о которой мечтали…

Все планы рухнули в одночасье. На пятый день войны германские танки оказались в Минске. Сгорели на аэродромах 1200 «лучших в мире» самолетов, а немецкие летчики продолжали сбивать их сотнями. Сгинули, как будто их никогда не было, громоздкие и бессмысленные 1000-танковые корпуса. Целые армии погибли в гигантских котлах. Красноармейцы десятками тысяч, бросая оружие, дезертировали и либо сдавались в плен, либо разбегались по деревням и поселкам. Стреляли в спину Красной Армии «осчастливленные» советской властью литовцы и латыши, западные украинцы и эстонцы. Шли на службу к оккупантам комсомольцы и партийные работники. И не вспыхивали в германском тылу никакие революции.

Красные генералы, сталинские выдвиженцы, в полной мере продемонстрировали свою бездарность и полное отсутствие профессионализма, что пытались компенсировать большевистской твердостью в достижении поставленных задач, то есть, безжалостностью к собственным войскам.

«И только один способ войны известен им — давить массой тел. Кто-нибудь да убьет немца. И медленно, но верно, кадровые немецкие дивизии тают. Но хорошо, если полковник попытается продумать и подготовить атаку, проверить, все ли возможное сделано. Часто он просто бездарен, ленив, часто пьян. Часто ему не хочется покидать теплое укрытие и лезть под пули… часто артиллерийский офицер недостаточно выявил цели, и, чтобы не рисковать, стреляет издали, по площадям, хорошо, если не по своим, хотя и такое случалось нередко… Иногда майор сбился с пути и по компасу вывел свой батальон совсем не туда, куда надо…

Путаница, неразбериха, недоделки, очковтирательство, невыполнение долга, так свойственное нам в мирной жизни, здесь, на войне, проявляются ярче, чем когда-либо. И за все одна плата — кровь. Иваны идут в атаку и гибнут. А сидящий в укрытии все гонит и гонит их».

Уже к декабрю 1941 года кадровая Красная Армия практически перестала существовать: от нее осталось лишь 8% личного состава. Остальные погибли, стали инвалидами, оказались в плену, дезертировали… К лету 1942 года превратились в пыль и эти 8 процентов. За год боевых действий были потеряны практически все танки и бронемашины, самолеты и артиллерийские орудия, имевшиеся 22 июня 1941 года. В войну вступили резервисты и выиграли ее именно они.

А воевали они на танках и самолетах, поставленных союзниками по ленд-лизу. Массовые поступление в войска боевой техники отечественного производства началось только с 1943 года.


* * *

Вячеслав Михайлович Молотов 7 ноября 1945 года, в докладе, посвященном 28-й годовщине Октябрьской революции, сказал: «Это наше счастье, что в трудные годы войны Красную Армию и советский народ вел вперед мудрый и испытанный вождь Советского Союза — Великий Сталин».

Именно «великий Сталин» подставил страну, как никто. Почти за сто лет до июня 1941 года французский генерал Антуан Жомини написал: «Трудно предположить, чтобы армия, расположенная ввиду неприятеля, исполняла свой долг столь плохо, что позволила бы противнику напасть на себя врасплох». Упоенный неограниченной властью, ослепленный своей доктриной, Сталин сам создал условия, при которых германское нападение стало внезапным.

Он же создал гигантскую феодально-крепостническую армию, оказавшуюся неспособной исполнить свой долг и полностью истребленную противником менее чем один год. Именно «товарищ» Сталин довел народ до такого морального состояния, что поначалу народ не знал, стоит ли ему воевать за власть «веселых чудовищ», за преимущества «рабовладельческого социалистического строя» и даже за собственную страну.

Так что в самом деле надо поставить памятник «товарищу Сталину на Поклонной горе, как предлагают некоторые наши современники. Только с окровавленным топором в натруженной руке, с метлой и собачьей головой у пояса.


Примечания:



1

Роман А.П. Платонова «Чевенгур» был впервые опубликован за пределами СССР в 1972 году; в СССР — в 1988 году. Если кто-то думает, что писатель чрезмерно сгустил краски, пусть почитает опубликованные не столь давно документы об установлении советской власти в дальневосточном городе Николаевск-на-Амуре. Там местные Пиюси и Чепурные расстреляли, повесили, зарезали, утопили в Амуре, сожгли либо закопали в землю, забили палками до смерти 90% горожан, включая детей, а также иностранных граждан. 



15

Надо отметить, что будущие ужасы революции и «строительства социализма в одной, отдельно взятой стране» Достоевский предвосхитил в своем романе «Бесы» (1872 г.). Ознакомившись с теориями и практикой тогдашних русских революционеров — нечаевцев, чайковцев, народовольцев и прочих — он удивительно точно описал психологию этих «кромешников». Далеко не случайно в годы советской власти роман не переиздавался.

Напомним, что именно «нечаевцы» убили («казнили», как они изволили выразиться) своего товарища, студента И.И. Иванова по одному лишь подозрению в предательстве. Так было дано начало традиции. После 1917 года их духовные наследники — «веселые чудовища большевизма» — казнили сотни и сотни тысяч сограждан: одних «по подозрению», других — «за происхождение»!



16

Готье Юрий Владимирович (1873–1943), с 1922 член-кореспондент РАН, с 1939 — академик. Главные его труды: «Замосковный край в XVII веке», «Очерк истории землевладения в России», «История областного управления в России от Петра I до Екатерины II», «Очерки по истории материальной культуры Восточной Европы», «Железный век в Восточной Европе». 



17

Отметим, что официальная российская военная история по сей день утверждает прямо противоположное: «6–9 августа соединения и части (2 стрелк. дивизии и мех. бригада) Дальневосточного фронта (Маршал Сов. Союза В.К. Блюхер) при поддержке 250 самолетов выбили японцев с этих высот». См. «Военный энциклопедический словарь», том II, М., 2001, с. 722. 



18

Забавно, но факт: значительная масса отечественных читателей, воспитанная на сказочных сочинениях о советских летчиках, вроде романа «Балтийское небо», до сих пор полагает, что не менее половины «сталинских соколов» умели летать и воевать так, как Покрышкин и Кожедуб. 



19

Даже об этом «гении военного искусства», расстрелянном в 1950 году, авторы «Военного энциклопедического словаря» сокрушенно вздыхают: «необоснованно репрессирован». 








Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Наверх