Если даже и будет признано, что апостолы и их непосредственные преемники обладали более глубоким духовным знанием, чем массы современных им последователей Христа, то признание следующей ступени, мистерий христианской церкви первых веков, как хранительницы священного знания апостолов, будет уже гораздо затруднительнее для христиан наших дней. А между тем, известно, что Ап. Павел заботился о передаче незаписанных учений и сам посвятил Св. Тимофея, требуя от него, чтобы и он в свою очередь посвящал других, которые со своей стороны будут передавать это учение другим. Таким образом, мы видим наличность четырех последовательных поколений учителей, о которых говорится в священных Писаниях, и современников писателей церкви первых веков, которые свидетельствуют о существовании мистерий. Между ними встречаются и ученики самих апостолов, хотя наиболее определенные показания принадлежат учителям, получившим свои знания от учеников апостолов. Как только мы начинаем изучать церковных писателей первых веков, мы встречаемся с намеками, которые могут быть поняты только при наличности мистерий, а затем встречаемся и с положительными утверждениями, что мистерии действительно существовали. Этого, конечно, и следовало ожидать в виду всех указаний, разбросанных в Новом Завете; тем не менее, такое подтверждение приносит большое удовлетворение.

Первыми свидетелями являются Отцы Церкви, ученики апостолов; но очень немногое из их писаний, притом еще оспариваемых, сохранилось до нашего времени. Написанные не в духе полемики, утверждения их не столь категоричны, как свидетельства позднейших писателей. Их письма имеют целью главным образом ободрение верующих. Поликарп, епископ Смирнский, поучавшийся совместно с Игнатием у самого ап. Иоанна,[93] выражает надежду, что его корреспонденты «хорошо знакомы со священными Писаниями и что ничего не скрыто от вас; но мне это преимущество еще не даровано»;[94] очевидно, письмо это было написано до полного посвящения. Варнава упоминает о сообщении «некоторой части того, что я сам получил»,[95] и затем, объяснив Закон мистически, объявляет, что «мы, правильно понимая Его заповеди, объясняем их, как назначил Господь».[96] Игнатий, епископ Антиохийский, ученик св. Иоанна,[97] говорит о себе, как еще «несовершенном во Иисусе Христе. Ибо я только вступаю в ученичество и говорю с вами как с моими сотоварищами – учениками»,[98] и он называет их «посвящёнными в мистерии евангельские вместе с Павлом, святым, принявшим венец мученичества».[99] И снова говорит: «Разве не мог бы я писать вам с большей полнотой о мистериях? Но я боюсь это делать, чтобы не нанести вред вам, кои все еще младенцы. Простите меня за это, иначе, не будучи способны перенести их веское значение, вы могли бы быть подавлены им. Ибо даже и я, хотя я связан (во имя Христа) и способен понимать небесные вещи, ангельские чины и различные виды ангелов и их сонмов, разницу между Силами и Властями и различие между Престолами и Началами, и величие и могущество Эонов и превосходство херувимов и серафимов, величие Духа, царствия Господня, и превыше всего несравненное величие Всемогущего Бога, – хотя мне известны все эти вещи, но я все же никоим образом не достиг совершенства и я не такой ученик, как Павел или Петр».[100]

Эта выдержка интересна как указание на то, что порядок небесных иерархий был одним из предметов обучения в мистериях. Далее он говорит о Первосвященнике, Иерофанте, «которому была поучена святая святых, и ему одному были вверены тайны Божии».[101]

Теперь мы подходим к св. Клименту Александрийскому и его ученику Оригену, писателям второго и третьего столетий, которые сообщают более всех других относительно мистерий первых веков. Хотя общая атмосфера их сообщений полна мистических иносказаний, эти два Отца Церкви вполне ясно и категорически утверждают, что мистерии были вполне признанным учреждением.

Св. Климент был учеником Пантена и он говорит о нем и о двух других, по всей вероятности, о Татиане и Феодоте, как о «сохраняющих предание благословенного учения, идущего прямо от святых апостолов Петра, Иакова, Иоанна и Павла»,[102] из чего следует, что между ними и апостолами была лишь одна промежуточная ступень. Он был главой Катехизической школы в Александрии в 189 г. по Р. Х. и умер около 200 г. Ориген, родившийся приблизительно в 185 г. по Р. Х., был его учеником, и можно утверждать, что это был наиболее ученый из всех Отцов Церкви и притом человек редкой нравственной красоты. Это – свидетели, которые дают нам наиболее важные доказательства существования определенных мистерий в первые века христианства.

Книгу Св. Климента «Строматы» мы берем как источник наших сведений о мистериях его времени. Он сам говорит об этом своем произведении как о «смеси гностических заметок соответственно истинной философии»[103] и обозначает их как записи учений, которые сам он получил от Пантена. Это место очень поучительно: «Господь… позволил нам сообщать об этих божественных мистериях и об этом священном Свете тем, кто способен воспринять их. Он не раскрыл для многих то, что не принадлежит многим, но лишь немногим, которым Он знал, что они принадлежат, которые были способны воспринять и переделаться соответственно им. Но сокровенные вещи доверяются устной речи, а не писанию, как это происходит у Бога. И если кто скажет, что в писаниях нет ничего тайного, что бы не было разоблачено, и ничего скрытого, что бы не было раскрыто – пусть услышит он от нас, что тому, кто слушает сокровенно, даже это тайное будет обнаружено. Это и есть предсказанное прорицание. И тому, кто способен сокровенно видеть доверенное ему, то, что под покровом, будет раскрыто как истина, и то, что сокрыто от многих, будет проявлено для немногих… Мистерии передаются мистически, то, что говорится, может быть в устах говорящего, не столько в его голосе, сколько в его понимании… Записи этих моих заметок – я хорошо знаю, сколь они слабы по сравнению с тем духом, полным благодати, которого я удостоился слышать. Но это будет подобием, напоминающим прообраз тому, кто получил удар Тирса». Тирсом назывался жезл, который имели при себе Посвященные и которым они прикасались к ученикам во время церемонии Посвящения. Он имел мистическое значение, символизирующее спинной мозг и мозговую железу во время малых мистерий, и жезл, эмблему власти, знакомый оккультистам, во время великих мистерий. Следовательно, сказать: «тому, кто получил удар тирса» было все равно, что сказать: «тому, кто был посвящен в мистерии».

Климент продолжает: «мы не думаем объяснять тайные вещи в достаточной мере – далеко оттого – но лишь запечатлеть их в памяти, для того ли, чтобы не забыть что-либо, или ввиду забывчивости. Многое – знаю это хорошо – ускользнуло от нас благодаря протяжению времени, которое прошло до записи… Поэтому есть вещи, о которых у нас нет воспоминаний; ибо сила, пребывающая в благословенных мужах, была велика». Это – обычное переживание тех, кто получает знание непосредственно от Великих Учителей, ибо Их присутствие вызывает к деятельности силы человека, которые в нем обыкновенно спят и которые без такого содействия не могли бы пробудиться.

«Есть также вещи, которые долго оставались незаписанными и которые ныне изгладились, и другие, которые исчезли, поблекнув в самом уме, ибо задача эта не легка для неопытных; эти я стараюсь воскресить в моих Комментариях. Другое я намеренно пропускаю в целях мудрого выбора, боясь записывать то, о чем я остерегался говорить: не из нежелания давать – ибо это было бы неверно – но боясь за моих читателей, чтобы они не споткнулись, принимая сказанное в превратном смысле, и чтобы нас не обвиняли, что мы „протянули меч младенцу“. Ибо невозможно, чтобы раз написанное не стало известным, хотя бы оно и не было обнародовано мною. Но, обдумывая вновь со всех сторон, если пользоваться одним голосом, если же пользоваться только тем, что написано – эти записи не ответят ничего тому, кто захочет вопрошать сверх того, что записано, ибо они требуют по необходимости помощи или от того, кто записывал, или от того, кто ступал по его следам. На некоторые вещи мой трактат только намекает; на некоторых он останавливается; о некоторых лишь упоминает. Он старается говорить незаметным образом, представлять сокровенно и доказывать безмолвно».[104]

Одной этой цитаты достаточно, чтобы установить существование тайного учения в церкви первых веков. Но можно привести и другие. В главе XII той же I книги, озаглавленной «Мистерии веры, не могущие быть разглашенными для всех», Климент заявляет, что, так как не одни мудрые люди могут прочитать его произведение, «необходимо поэтому облечь в мистерию выраженную мудрость, которой Сын Божий поучал». Требовалось очищение речи у говорящего и очищение слуха у слушающего. «Таковы были препятствия на пути к моему писанию. И даже ныне я боюсь, как сказано, “метать бисер перед свиньями, дабы они не попрали его ногами и, обернувшись, не растерзали нас.” Ибо весьма трудно предъявлять действительно чистые и прозрачные слова, относящиеся к истинному свету, свинским и невоспитанным слушателям. Ибо едва ли что либо могло быть более смехотворным для них; а с другой стороны, нет предмета более чудесного и вдохновляющего для тех, кто обладает благородной природой. Но мудрые не произносят устами того, что они обсуждают втайне. “Но что вы услышите на ухо, – говорит Господь, – то провозглашайте на крышах,” повелевая им воспринимать тайные предания истинного знания и изъяснять их на открытом воздухе и с очевидностью; а то, что мы слышали на ухо, передавать тем, для которых это на потребу; но не повелевая нам сообщать всем без различия то, что им сказано в притчах. В моей же записи можно найти лишь одни очертания, в ней сеется истина; как разбрасываемые рукой семена, чтобы избежать внимания тех, кто подбирают зерна подобно галкам; если же они найдут хорошего хлебопашца, каждое из них прорастет и даст хлеб».

Климент мог бы прибавить, что «провозглашать на крышах» означало провозглашать их в собраниях Совершенных или Посвященных, но вовсе не громко говорить первому встречному на улице.

В другом месте он говорит, что все, «которые еще слепы и глухи, не имея понимания и не имея осеяния яркими видениями созерцательной души… должны стоять вне божественного Хора…» Почему, сообразно с сохранением втайне, подлинное священное Слово, «воистину божественное и необходимое для нас, хранимое в святилище истины, было у египтян обозначаемо тем, что они называли адити, а у евреев – завесой. Только посвященные… имели доступ к нему. И Платон также считал незаконным нечистому прикасаться к чистому. Поэтому пророчества и оракулы выражаются загадками, и мистерии не предъявляются немедленно всем и каждому, но лишь после известных очищений и предварительных наставлений».[105] Затем он подробно разъясняет символы, комментируя пифагорейскую, еврейскую и египетскую символику,[106] и затем прибавляет, что не сведущий и неученый человек не может понимать их. «Но Гностик понимает. Посему-то и не подобает, чтобы все было предъявлено без разбора всем и каждому, или чтобы благодеяния мудрости сообщались тем, у кого душа даже и во сне не была очищена (ибо не позволено открывать случайному пришельцу то, что было добыто с таким усиленным трудом) и не должны быть мистерии Слова передаваемы мирянам».[107] Пифагорейцы и Платон, Зенон и Аристотель имели рядом с внешними и сокровенные учения. Философы установили мистерии, ибо «не более ли благотворно для святого и благословенного созерцания реальностей быть сокрытым?»[108] апостолы также одобряли «прикрытие мистерий веры» ибо есть особое обучение для «совершенных», на которое есть указание в Послании к Колоссянам.[109]

Таким образом, с одной стороны, имеются мистерии, которые были сокрыты до времен апостолов, и которые были переданы ими так, как они приняли их от Господа и, сокрытые в Ветхом Завете, были проявлены для святых. А с другой стороны, есть богатства славы тайны и у язычников, которая есть вера и надежда во Христе; в другом месте он то же самое называет «основанием». Он приводит Ап. Павла в доказательство того, что «познание принадлежит не всем», и говорит, ссылаясь на Послание к Евреям,[110] что «несомненно и у евреев было нечто, устно переданное и не записанное»; а затем ссылается на Св. Варнаву, который говорит о Боге, как о «вложившем в наши сердца мудрость и понимание Своих тайн», и говорит, что «только немногим доступно понимание этих вещей», в которых «следы гностического предания». «Посему обучение, разоблачающее скрытые вещи, называют просветлением, ибо лишь один Учитель может приподнять крышку кивота Завета».[111] Далее, ссылаясь на Ап. Павла, он разъясняет его замечание, обращенное к Римлянам так, что он хочет явиться к ним «с полным благословением благовествования Христа»[112] и что он таким образом определяет «духовный дар и гностическое толкование», тогда как в своем присутствии желает наделить их «полнотою Иисуса Христа, по откровению тайны, о которой от вечных времен было умолчано, но которая ныне явлена и чрез писания пророческие по повелению вечною Бога возвещена всем народам». Но лишь немногим из них показано, что означают те вещи, которые содержатся в мистерии. И посему правильно говорит Платон, рассуждая о Боге: «Мы должны говорить загадками, дабы, попадись таблица по несчастному случаю, приключившемуся с ее листами на море или на суше, тот, кто прочтет их, оставался бы в неведении».[113]

После усердного исследования греческих писателей и наведения справок в философии, св. Климент заявляет, что гнозис, «сообщенный и открытый Сыном Божиим, есть мудрость… И сам гнозис есть то, что перешло через передачу к немногим, переданное изустно апостолами».[114] После подробного изложения жизни Гностика, Посвященного, св. Климент заканчивает так: «Да будет этот пример достаточен для тех, которые имеют уши. Ибо не подобает раскрывать тайну, но лишь указать так, что бы достаточно было для соучастников в знании постигнуть ее умом».[115]

Считая, что св. Писания состоят из аллегорий и символов и что они скрывают истинный смысл для того, чтобы возбуждать пытливость и охранять невежественных читателей от опасности,[116] св. Климент давал свое высшее обучение только хорошо подготовленным ученикам. «Наши Гностики глубоко ученые люди»[117] – говорит он. И в другом месте: «Гностики должны обладать эрудицией».[118] Приобретая способности предыдущей умственной подготовкой, возможно овладеть и более глубоким знанием, ибо, «хотя человек может верить, не обладая знанием, мы все же утверждаем, что невозможно для человека без учености понимать то, что объявляется в вере».[119] «Некоторые, считающие себя одаренными от природы, не желают прикасаться ни к философии, ни к логике; более того, они не хотят изучать и естественные науки. Они хотят одной только веры… Таким образом, я того называю истинно ученым, который приносит все для свидетельствования об истине, чтобы из геометрии, музыки, грамматики и самой философии, выбирая все полезное, мог бы он охранять веру от нападения… Как необходимо для того, кто желает разделять могущество Бога, трактовать интеллектуальные предметы путем философии».[120] «Гностик пользуется различными в ветвями учености, как вспомогательными упражнениями».[121] Из этих цитат ясно, до чего св. Климент был далек от мысли, что христианское учение мирится с невежеством необразованного последователя. «Кто сведущ во всех видах мудрости, тот будет по преимуществу гностиком».[122] Таким образом, приветствуя и невежественного, и грешника, и находя в евангелиях все необходимое для их духовной нужды, он думал, что только знающие и чистые могут быть годными кандидатами для мистерий. «Апостол, для отличия от гностического совершенства, называет простую веру основанием, а иногда молоком»;[123] но на этом «основании» должно быть возведено здание гнозиса, и пища взрослых должна заменить пищу младенцев. В этом различии, которое проводит св. Климент, нет ни жесткости, ни презрения, а лишь спокойное и мудрое признание истинного порядка вещей.

Даже и хорошо подготовленные и ученые искатели гнозиса могли надеяться проникнуть лишь постепенно, шаг за шагом, в глубокие истины, раскрывающиеся в мистериях. Это выступает ясно в комментариях св. Климента к видению Гермеса, где он дает указания и на способ, как читать оккультные произведения. «Та Сила, которая явилась Гермесу в Видении в виде церкви, не дала ли и она для переписывания книгу, которую желала передать избранным? И ее, – говорит св. Климент, – он переписывал буква за буквой, не зная, как завершатся слоги». А это означает, что Писание ясно для всех, если его читать в его низком значении, и что это и есть вера, которая занимает место основоположений. Вследствие чего и употребляется образное выражение «читать сообразно букве», тогда как гностическое раскрытие Писаний, когда вера уже достигла продвинутого состояния, сравнивается с чтением сообразно слогам… а раз Спаситель дал учение апостолам, устное изложение записанного (Писаний) было передано также и нам, вписанное силою Бога в сердца новые, соответственно обновлению книги. Так, наиболее прославленные среди греков посвящают плод помгранаты Гермесу, что, говорят они, равняется речи, в виду его истолкования. Ибо речь скрывает многое… что посему не только для тех, которые читают просто, приобретение истины столь трудно, но даже и те, которые имеют преимущество познавания истины, не удостаиваются сразу ее лицезрения, так учит история Моисея; пока не привыкнем взирать, как взирали евреи на славу Моисея и как пророки Израиля – на сонмы ангелов, до тех пор и мы не станем способны взирать на великолепие истины лицом к лицу».[124]

Можно было бы привести еще не мало ссылок, но и этих достаточно, чтобы установить тот факт, что св. Климент был посвящен в мистерии ранней церкви и писал для пользы тех, которые также были посвящены.

Следующим свидетелем является его ученик Ориген, это светило науки, отличавшийся мужеством. правдивостью, кротостью и рвением, равные которым трудно найти. Что касается его трудов, то они остаются и до наших дней драгоценным рудником, в котором ищущие истины могут найти много сокровищ мудрости.

В его знаменитой полемике с Цельсием, в которой он выступает в защиту христианства, встречаются частые ссылки на тайное учение.[125]

Цельсий, нападая на христиан, ссылается на то, что христианство есть тайная система, против чего протестует Ориген: он утверждает, что рядом с некоторыми учениями, которые сохраняются в тайне, многие даются всенародно и что так же система внешних (экзотерических) учений была в общем употреблении среди философов. В ниже приводимой цитате читатель увидит, какую разницу проводит Ориген между воскресением Иисуса в освещении историческом и «мистерией воскресения».

«Сверх того, так как он (Цельсий) часто называет христианскую доктрину тайной системой (веры), мы должны опровергнуть его и в этом, так как почти весь мир более знаком с тем, что проповедуют христиане, чем с излюбленными мнениями философов. Ибо кому неизвестны утверждения, что Иисус рожден от непорочной Девы, и что Он был распят, и что Его воскресение есть предмет веры многих, и что ожидается общий суд, на котором грешники будут наказаны по своим заслугам, а праведные получат свою награду? И все же, мистерия воскресения, не будучи понята, сделалась предметом насмешки среди неверующих. При подобных обстоятельствах говорить о христианской доктрине как о тайной системе представляется нелепостью. Но что имеются некоторые учения, не открываемые толпе, которые (раскрываются) после того, как экзотерические усвоены, – это не составляет особенности одного христианства, но и всех философских систем, в которых известные истины – внешние, а другие – внутренние. Некоторые из слушателей Пифагора были удовлетворены его ipse dixit, тогда как другие были обучаемы втайне тем истинам, которые не сообщались несведущим и недостаточно подготовленным людям. Сверх того, все мистерии, которые совершались по всей Греции и по всем варварским странам, хотя и держались в тайне, не навлекли на себя посрамления, и, таким образом, он (Цельсий) вотще стремится клеветать на тайные доктрины христианства, доказывая тем, что он не понимает правильно их природу».[126]

Невозможно отрицать, что в этом важном месте своей книги Ориген причисляет христианские мистерии к той же категории, к какой принадлежат и мистерии языческого мира, и заявляет, что то, что не навлекает порицания на другие религии, не может служить поводом для нападения на христианство.

В том же трактате против Цельсия он заявляет, что тайные учения Иисуса были сохранены в церкви, и при этом ссылается на пояснения, которые Учитель давал Своим ученикам относительно Своих всенародных притч. Эту ссылку он делает в ответ на сравнение Цельсия «внутренних мистерий церкви Божией» с египетским поклонением животным. «Я еще не говорил о соблюдении сего, что написано в евангелиях, из которых каждое содержит много трудного для понимания и трудного не только для толпы, но даже и для наиболее просвещенных, в том числе и чрезвычайно глубокое пояснение притч, которые Иисус давал „внешним“, оставляя толкование их полного значения для тех, которые перешли за ступень внешнего учения и приходили к Нему частным образом в дом. Когда же он поймет это, он оценит причину, почему про некоторых говорят, что они “внешние,” а про других – что они “в доме”».[127]

Ориген ссылается, хотя и с осторожностью, на явление «горы», на которую возносился Иисус и с которой он спускался снова, чтобы помочь «тем, которые были неспособны следовать за Ним туда, куда последовали за Ним ученики».[128] Здесь делается намек на «Гору Посвящения», хорошо известное выражение, которое и Моисей употреблял, говоря о Скинии, сделанной по образцу, «показанному тебе на горе».[129] И в другом месте Ориген упоминает о том же, говоря, что Иисус являлся в совершенно ином виде, в каком его не видели те, которые не могли «следовать за Ним на высоту».

Также и в комментариях на гл. 15 Евангелия Матфея, в котором дело идет о сиро-финикийской женщине, Ориген замечает: «Возможно также, со слов Иисуса, что есть такие хлебы, которые следует давать лишь наиболее разумным, как бы детям своим; и другие, как бы крошки со стола благорожденных, которые подбираются некоторыми душами, подобно тому, как делают это псы».

А когда Цельсий жалуется, что грешники вводятся в церковь, Ориген отвечает, что церковь имеет целебные средства для больных, но также и познание божественных вещей для здоровых. Грешников учат не грешить, и лишь когда обнаружится, что люди подвинулись вперед и что они «очистились благодатью Слова», только тогда, не раньше, «приглашаем мы их участвовать в наших мистериях. Ибо мы делимся мудростью с теми, которые совершенны»,[130] грешники же получают исцеление, «ибо в божественности Слова пребывает помощь для исцеления тех, которые захвачены недугом… И другое, что для чистых душою и телом дает раскрытие мистерии, которая содержалась втайне с сотворения мира, но которая ныне стала явной благодаря Писаниям пророков и благодаря появлению нашего Господа Иисуса Христа, которое появление очевидно для каждого из совершенных и которое просвещает разум в истинном познании вещей».[131] Такие появления божественных Существ происходили, как мы видели, и в языческих мистериях, и в церковных мистериях были такие же светлые появления. «Бог Слово», – говорит он, – «было послано как целитель и к грешникам, но как Учитель божественных мистерий к тем, кто уже очистился и более не грешит».[132] «Мудрость не проникнет в душу низкого человека и не будет пребыватъ в теле, которое погрязло в грехе»; вот почему эти высшие обучения даются только тем, кого можно считать «атлетами в благочестии и во всякой добродетели».

Христиане не допускали нечистого к этому познанию, но говорили: «Кто имеет чистые руки и может поэтому простирать праведные руки к Богу… пусть придет он к нам… кто очищен не только от всякой скверны, но и от того, что считается меньшими грехами, да причислится он смело к посвященным в мистерии Иисуса, которые настоящим образом познаются только праведными и чистыми». Отсюда было в обычае, чтобы тот, кто действовал как Посвящающий согласно с заповедями Иисуса, иерофант, начинал церемонию Посвящения с торжественного обращения «к тем, чье сердце очищено: Он, душа которого в течение долгого времени не хранила в себе зла, особенно со времени целительного воздействия на него Слова, да услышит таковые учения, которые были потаенно высказаны Иисусом Своим истинным ученикам». Так начиналось «посвящение тех, кто был уже очищен, в священные мистерии». Только такие могли познать реальности невидимых миров и вступить в священные пределы, где, как в былые времена, учителями были ангелы и где знания давались наглядно, а не с помощью одних только слов.

Нельзя не поразиться разницей, которую обнаруживают эти христиане по сравнению с их современными преемниками. У первых – совершенная чистота жизни, соблюдение праведности, осуществление божественного Закона во всех подробностях внешнего поведения были – так же, как и у язычников – только началом пути, а не его концом. В наши времена цель религии вполне закончена, если ей удалось создать Святого; тогда же высшие воздействия религии были обращены на достигших святости, и только чистые сердцем приводились к Блаженному Видению.

То же указание на тайное обучение появляется снова, когда Ориген опровергает аргументы Цельсия относительно разумности сохранения обычаев предков, когда оно основано на уверенности, что «отдельные части земли были с самою начала распределены между различными направляющими Духами, и предоставлены определенным правящим Силам, и таким образом происходит управление миром».[133]

Опровергнув выводы Цельсия, Ориген продолжает: «Но так как мы считаем возможным, чтобы некоторые из тех людей, которые привыкли к более глубоким исследованиям, могут напасть на этот трактат, попытаемся изложить несколько соображений более глубокого рода, заключающих мистическую и сокровенную точку зрения, касающуюся первичного распределения различных частей земли между различными правящими Духами».[134] Он утверждает, что Цельсий неверно понял более глубокие основания, на которых построены земные дела, и вслед за этим цитирует из Второзакония, XXXII, 8-6: «Когда Всевышний давал уделы народам и расселял сынов человеческих, тогда поставил пределы народов по числу ангелов Божиих; ибо часть Господа – народ Его; Иаков – наследственный удел его». Мы берем греческий перевод, в котором упоминаются ангелы Божии, и обращаем внимание читателя на последнюю часть, в которой «часть Господа» относится к правящему ангелу еврейскою народа, а не к «Всевышнему», т. е. Богу. Понимание этой разницы исчезло благодаря общему невежеству, и отсюда нередко неподходящее употребление слова «Господь» в смысле «Высочайшего».

Затем Ориген рассказывает историю Вавилонской Башни и продолжает: «Но по этому поводу многое, и притом мистического значения, может быть сказано; придерживаясь такового, выходит: „чтобы учение о вхождении душ в тела (но не переселение из одного тела в другое) не было выставлено перед простым непосвященным пониманием, и то, что свято, не было отдаваемо псам и жемчуг не был бросаем перед свиньями. Ибо такой образ действия был бы грешен, соответствовал предательству сокровенных признаний божественной мудрости… Будет достаточно, если представить в стиле исторического повествования то, что долженствует дать сокровенное значение в облачении истории, дабы имеющие способность на то, могли добиться сами всего, что относится к данному предмету“.[135] Он излагает затем более подробно историю Вавилонской Башни и говорит: «Теперь же имеющий на то способность да поймет, что в том, что принимает внешний вид истории и содержит в себе нечто буквально верное, содержится кроме того и более глубокое значение…»[136]

Доказывая, что «Господь» более могуществен, чем остальные Духи, правящие различными частями земли, и что Он в наказание послал свой народ, чтобы он жил под владычеством иных Сил, а впоследствии взял его обратно вместе с другими вошедшими в его состав народностями, Ориген делает такое заключение: «Как мы уже сказали, эти замечания делаются нами с скрытым намерением, чтобы указать на ошибки тех, которые утверждают…»[137] то же, что Цельсий.

Отметив, что цель христианства в том, чтобы мы стали мудрыми,[138] Ориген продолжает: «Если вы подойдете к книгам, написанным после Иисуса, вы найдете, что все то множество верующих, которые внимают притчам, находятся как бы „вне“, и достойны лишь внешних учений, тогда как ученики узнают отдельно от других объяснение притч. Ибо отдельно Своим собственным ученикам Иисус открывал все, считая выше толпы тех, кто желал знать Его мудрость. И Он обещал тем, кто верит в Него, послать таковым мудрых людей и книжников… И Павел также в списке Charismata, пожалованным Богом, поместил сперва „Слово мудрости“, а затем уже, как второстепенное, „слово знания“, и уже в третьих, еще ниже, „веру“. И потому, что он считает „Слово“ выше, чем чудодейственные силы, он помещает „сотворение чудес“ и „дары исцеления“ ниже, чем дары Слова».[139]

Евангелие, несомненно, помогает и невежественному, «но оно не помеха к познанию Бога, В помощь, ведет к образованности, изучению наилучших понятий и достижению мудрости».[140] Что касается неразвитых людей, «я стараюсь улучшить и таковых в меру моей способности, хотя я и не желал бы строить христианскую общину из таких материалов. Ибо я предпочитаю искать более сведущих и проницательных, так как они способны понимать значение суровых изречений».[141] Здесь перед нами ясно выражена древняя христианская мысль, вполне совпадающая с соображениями, высказанными в первой главе этой книги. В христианстве есть место и для невежественных, но оно назначено не только для них и обладает глубинными учениями для «сведущих и проницательных».

Для этих последних Ориген и старается доказать, что еврейские и христианские Писания имеют тайный смысл, скрытый под историческим изложением, видимое значение которого отталкивает их как нелепое, вроде истории змея и древа жизни, и «другие утверждения, которые следуют и которые сами по себе могут привести чистосердечного читателя к пониманию, что все эти вещи имеют соответственный аллегорический смысл».[142] Многие главы посвящены этим аллегорическим и мистическим значениям, скрытым под словами Старого и Нового Заветов, и он доказывает, что Моисей, подобно Египтянам, давал истории с сокровенным смыслом.[143] «Тот, кто относится чистосердечно к историям» – в этом для Оригена основа верных толкований – «и желает, чтобы они не вводили его в обман, тот должен упражнять свое разумение в том, какие утверждения можно принять и какие следует понимать иносказательно, стараясь проникнуть в значение, придаваемое авторами таких выдумок; и каким утверждениям не следует доверять, как написанным для удовлетворения некоторых читателей. И мы говорим об этом в виде предупреждения относительно всей истории Иисуса, передаваемой в евангелиях».[144] Большая часть четвертой книги Оригена посвящена пояснениям мистического значения священных историй, и желающих познакомиться с этим предметом мы отсылаем к этой книге.

В книге «О началах» Ориген излагает как принятое учение церкви, «что св. Писания были написаны Духом Божиим и что они имеют не только то значение, которое очевидно с первого взгляда, но еще и другое, ускользающее от внимания большинства. Ибо те (слова), которые написаны, суть формы неких мистерий и образы божественных вещей. Относительно этого существует во всей церкви только одно мнение, что весь закон по существу своему духовен, но что духовный смысл, который заключается в нем, познан не всеми, но только теми, которые причастны благодати Духа Святого в слове мудрости и знания».[145] Читатель, помнящий ранее приведенные места, поймет, что «Слово мудрости» и «слово знания» означают два рода мистических обучений, духовное и интеллектуальное.

В четвертой книге «О началах» Ориген подробно объясняет свои взгляды на толкования св. Писания. Оно имеет «тело», которое представляет собою «обыкновенный и исторический смысл» и «душу», иносказательное значение, которое познается упражнением интеллекта, и «дух», тот внутренний и божественный смысл, который познается только теми, которые обладают «умом Христа». Он полагает, что несообразные и невозможные вещи введены в историю для того, чтобы пробудить интеллигентного читателя и заставить его искать более глубокого объяснения, тогда как невежественный народ будет читать, не вникая в несообразности.[146]

Кардинал Ньюмен в своем сочинении «Arians of the Fourth Century» делает несколько интересных замечаний по поводу Discipline Arcani, но, захваченный глубоко вкоренившимся скептицизмом девятнадцатого столетия, он не может поверить вполне «изобилию славы мистерий» и вернее всего, совсем не может вообразить, что могут существовать такие светлые реальности. А между тем, он верил в Иисуса, который сказал ясно и определенно: «Не оставлю вас сиротами, приду к вам. Еще немного, и мир уже не увидит Меня, а вы увидите Меня, ибо Я живу, и вы будете жить. В тот день узнаете вы, что Я в Отце Моем, и вы во Мне, и Я в вас».[147] Обещание было в полной мере исполнено, ибо Он приходил к ним и наставлял их в Своих мистериях; там они видели Его, хотя мир уже не видел Его, и они познали Христа как бы в себе, и свою жизнь как Христову жизнь.

Кардинал Ньюмен признает тайную традицию, переданную через апостолов, но он думает, что она состояла из христианских учений, обнародованных впоследствии, забывая при этом, что те, которые считались не способными воспринять тайное учение, были не язычники и даже не обучающиеся катехумены, а полноправные члены христианской церкви. Так, он утверждает, что эта тайная традиция была позднее «авторитетно обнародована и распространена в виде символов» и была внесена «в символ веры первых Соборов».[148] Но, ввиду того, что учения символа веры ясно выражены и в Евангелиях, и в Посланиях, это утверждение не выдерживает критики, раз они и без того были раскрыты всему миру и члены церкви были несомненно в полной мере посвящены в них. Повторяющиеся указания на тайну были бы лишены всякого смысла, если принять такое толкование. И тем не менее кардинал говорит, что все, «что не было авторитетно засвидетельствовано, были ли то пророческие указания или толкования прошлых Заветов, оказалось, по обстоятельствам дела, утерянным для церкви».[149] Это верно, насколько такая потеря касается самой церкви, но она все же может быть восстановлена.

Комментируя Иринея, который в своем произведении «Против ересей» придает большое значение существованию апостольского Предания в церкви, кардинал пишет: «Он[150] продолжает говорить о ясности и убедительности преданий, сохраненных в церкви, как заключающих в себе ту истинную мудрость совершенных, о которой говорит Ап. Павел и на которую претендовали гностики. И, в самом деле, даже помимо формальных доказательств существования и авторитетности в древние времена апостольских преданий, ясно, что такие предания должны были существовать, если допустить, что апостолы беседовали, а их друзья обладали памятью, как все остальные люди. Было бы совершенно непонятно, если бы они не постарались изложить открытые им учения более систематично, чем они сообщаются в св. Писании, когда обращенные ими ученики подвергались нападениям и клеветам еретиков, если не предположить, что это было им запрещено – предположение вполне недопустимое. Их объяснения, вызванные таким мотивом, были бы несомненно сохранены вместе с теми сокровенными, но менее важными истинами, на которые намекает ап. Павел и которые признавались более или менее и ранними христианскими писателями, одинаково как относящиеся до характерных черт еврейской церкви, так и до будущих судеб христианства. Подобные воспоминания об апостольских учениях должны были бы очевидно повлиять на верования тех, которые получали такие поучения, если не предположить, что эти учения, хотя и передававшиеся вдохновенными учителями, были все же не божественного происхождения».[151]

В той части своей книги, которая трактует о способах аллегорического изложения, он пишет относительно жертвоприношения Исаака, как о «типическом новозаветном откровении». «В подтверждение этого замечания следует иметь в виду, что в церкви имелось, по-видимому, традиционное объяснение этих исторических типов, идущее от апостолов, но хранившееся в числе тайных учений, так как они считались опасными для большинства слушателей. Апостол Павел в Послании к Евреям дает нам пример такой традиции, одновременно как существующей и как сокровенной (хотя бы и доказано было, что она еврейского происхождения). Останавливаясь в начале в нерешительности и вопрошая своих братьев верят ли они, он не без колебания сообщает евангелическую схему повествования о Мельхиседеке, как внесенную в книгу Бытия».[152]

Социальные и политические потрясения, которые сопровождали распадение Римской империи, раздирали ее обширное тело, и даже христиане были вовлечены в водоворот эгоистических взаимно враждующих интересов. Но и в эту эпоху встречаются местами разбросанные указания на особые знания, сообщавшиеся вождям и учителям церкви, знание небесных иерархий, наставления, даваемые ангелами и т. п. Но недостаток подходящих учеников вызвал закрытие мистерий как общественного учреждения, известного современникам, и учение передавалось все более и более сокровенно тем душам, которые появлялись все реже и реже, душам, знания, чистота и благоговение которых делали ли бы их способными воспринимать эти учения. Перестали существовать школы, в которых давались предварительные знания, а с исчезновением их совершилось и неизбежное: «закрылась дверь».

Тем не менее, можно проследить в христианстве два течения, которые имели своим источником исчезнувшие мистерии. Одно – течение мистического познания, вытекавшее из Мудрости, гнозиса, которое сообщалось в мистериях; другое – мистического созерцания, составлявшего также часть гнозиса и приводившего к экстазу, к духовному видению, хотя это последнее, разъединенное от истинного знания, редко достигало до истинного экстаза и легко увлекало или в низшие области невидимых миров, или терялось среди разнообразного скопления тонких сверхфизических форм, объективно видимых для внутреннего зрения – которое преждевременно раскрывалось благодаря постам, бдениям и напряженному вниманию – формам, порожденным по большей части мыслями и эмоциями самого ясновидца. Но даже и в том случае, если видимые формы не были его собственными мыслеобразами, они были видимы через призму искажающей среды предвзятых идей и верований, и, благодаря этому, делались в большинстве случаев недостоверными.

Тем не менее, некоторые из видений были подлинно небесного происхождения, и Иисус действительно появлялся время от времени своим последователям, и ангелы осеняли своим светлым присутствием келью монаха или монахини, озаряя уединение восторженных молитвенников и терпеливых искателей Бога. Отрицание возможности таких переживаний уничтожило бы в самом корне самую суть того, что составляло твердую веру всех религий и опытное знание всех оккультистов; взаимное общение между духом воплощенным и духом облеченным в более тонкие покровы, соприкосновение души с душой, преодолевающее телесные преграды, раскрытие божественности в человеке, реальное знание жизни за пределами смерти.

Бросая беглый взгляд на истекшие века, мы находим, что в христианстве не было ни одного периода, когда бы оно было совсем лишено мистерий.

«Около конца пятого столетия, как раз в то время, когда древняя философия вымирала в школах Афин, спекулятивная философия неоплатоников проникла в христианскую мысль и укрепилась в ней благодаря литературным подделкам Лже-Дионисия. Учения христианства были к тому времени так твердо установлены, что церковь могла смотреть без страха на их символические или мистические толкования. Поэтому автор „Theologia Mystica“ и других произведений, приписываемых Ареопагиту, продолжает – с незначительными изменениями – развивать учения Прокла в систему эзотерического христианства. Бог есть неизреченный и сверхсущественный Единый, возвышающийся даже над самим добром. Поэтому „отрицательная теология“, которая поднимается от творения к Богу, отбрасывая один за другим все определенные предикаты приведет нас ближе всего к истине. Возвращение к Богу есть приведение к концу всего и цель, указанная христианским учением. Те же доктрины были проповедуемы, но с еще большим церковным рвением, Максимом Исповедником (580—622). Максим представляет собой завершение спекулятивной деятельности Греческой церкви, но влияние Лже-Дионисовских писаний было перенесено в девятом веке на Запад Эригеной, спекулятивный дух которого положил начало как схоластике, так и мистике средних веков. Эригена перевел Дионисия на латинский язык вместе с комментариями Максима Исповедника, и его система основана существенным образом на их системах. Произошло усыновление „отрицательной теологии“ и Бог стал определяться как Сущность без предикатов, возвышающаяся над всеми категориями и поэтому не без основания называемая Ничто (Ни-Что). Из этого Ничто или из этой непостижимой Сути вечно создается мир идей или первичных причин. Это есть Слово или Сын Божий, в котором существуют все вещи, поскольку они имеют действительное существование. Всякое существование есть теофания, и Бог есть начало всех вещей, так Он же есть и их конец. Эригена учит восстановлению всех вещей под формой adunatio или deoficatio Дионисия. Это – прочно сложившееся очертание того, что может быть названо философией мистики в христианские времена, и достойно удивления, с какими малыми изменениями повторяются они из века в век».[153]

В XI веке Бернард Клервосский (1091—1153) и Гугон Сен-Викторский продолжают мистическую традицию: в следующем столетии – Ричард Сен-Викторский: а в XIII веке Св. Бонавентура, прозванный Серафическим Доктором, и великий Фома Аквинский (1227—1274). Влияние Фомы Аквинского господствует в Европе средних веков благодаря силе его характера не менее, чем благодаря его учености и благочестию. Он утверждает «Откровение», как один источник знания, а св. Писание и предание как два русла, по которым протекает этот источник. Что же касается влияния Дионисия, которое можно проследить в его писаниях, то оно связывает его с неоплатониками. Вторым источником знания он считает Разум, и здесь двумя руслами являются Платонова философия и методы Аристотеля. Союз с последним не принес христианству блага, ибо Аристотель стал препятствием для развития высшего мышления, как это обнаружилось в судьбе Джордано Бруно, пифагорейца. Фома Аквинский был канонизирован в 1323 г., и этот великий доминиканец остается олицетворением слияния теологии с философией, слияния, которое являлось целью его жизни. Оба они принадлежат западноевропейской церкви, оправдывая ее притязание на право считаться хранительницей святого факела мистического учения. Вокруг нее возникло много сект, считавшихся еретическими, но имевших истинные традиции священного тайного учения. Каттары и многие другие преследуемые церковью, ревниво сохранявшей свой авторитет и боявшейся, как бы ее святые жемчужины не перешли в ведение нечестивцев.

В этом же столетии св. Елизавета Венгерская сияет кротостью и чистотой, а Экхард (1260—1329) оказывается достойным наследником александрийской школы. Экхард учил, «что божественное естество есть абсолютная Сущность (Wesen), непознаваемая не только для человека, но и для Самой Себя; это естество есть тьма и абсолютная неопределимость, Nicht в противоположность к Icht, к определенному и познаваемому существованию. И в то же время Он есть потенциальность всех вещей, и в Его природе – путем триадического процесса прийти к осознанию Себя как Триединого Бога. Творчество не есть временный акт, но вечная необходимость божественной природы. «Я также необходим для Бога, – любил повторять Экхард, – как Бог необходим для меня. В моем познании и в моей любви Бог познает и любит Себя».[154]

В четырнадцатом столетии за Экхардом следовали Иоан Таулер и Николай Базельский, прозванный «Другом Божиим в Оберланде». Благодаря им возникло «Общество Людей Божиих», истинных мистиков и последователей древней традиции. Дж. Мид замечает, что Фома Аквинский, Таулер и Экхард были последователями Лже-Дионисия, который придерживался учений Плотина, Ямвлиха и Прокла, которые – в свою очередь – следовали учениям Платона и Пифагора.[155] Так неразрывно связаны вместе все последователи божественной Мудрости во все века. По всей вероятности один из «Друзей» был автором мистической книги «Die Deutsche Theologie», на долю которой выпала любопытная судьба быть одобренной Стаупицем, генеральным викарием Августинского Ордена, который рекомендовал ее Лютеру, до того восхищавшемуся этим произведением, что он издал ее в 1516 г. как книгу, которая должна бы занимать место непосредственно после Библии и писаний Св. Августина. Другим «Другом» был Рейсбрук, под влиянием которого наряду с влиянием Гергарта Грота возникло Братство Общей Жизни– Союз, который должен оставаться навеки памятным ввиду того, что между его членами находился сам Король мистиков Фома Кемпийский (1380—1471), автор бессмертного «Подражания Христу».

В течение двух следующих столетий более интеллектуальная сторона мистицизма выступает сильнее, чем экстатическая, которая преобладала в Обществах XIV века. Появляется кардинал Николай Кузанский и Джордано Бруно, этот замученный странствующий рыцарь философии, и Парацельс, так жестоко оклеветанный ученый, черпавший свои знания непосредственно из подлинного восточного родника, вместо того чтобы пользоваться греческим источником.

Шестнадцатое столетие было ознаменовано рождением Якова Бёме (1575—1624), этого «вдохновенного башмачника», Посвященного, проходившего через временное затмение, который был жестоко преследуем непросвещенными людьми. Затем появилась святая Тереза, многострадальная и жестоко гонимая испанская святая, и Св. Иоан де ла Крус, являвший собой пылающий огонь могучей любви к Богу, и Св. Франциск де Сал. Мудро проявил себя Рим, возведя их в сан святых, гораздо мудрее, чем Реформация, которая преследовала Бёме; это и не могло быть иначе, так как дух Реформации был в сильнейшей степени враждебен мистике, и всюду, где проносилось его дыхание, прекрасные цветы мистицизма увядали, как под напором сирокко.

Но хотя Рим и канонизировал Терезу после ее смерти, он немало мучил ее во время жизни, и так же поступал он с г-жей де Гюйон (1648—1717), истинной представительницей мистики и с Мигелем де Молинос (1627—1699), достойным стать рядом с Иоанном де ла Крус, который поддерживал в семнадцатом веке высокое настроение мистика, перешедшее у него в особую пассивную форму – квиэтизм.

В том же веке возникла школа платоников в Кембридже, выдающимся представителем которой является Генри Мор, а также Фома Воган и Роберт Флудд, розенкрейцер. В этом же веке образовалось Филадельфийское общество, и мы видим в нем Уильяма Лоу (1686—1761), деятельно проявлявшегося в восемнадцатом столетии, и Св. Мартина (1743—1803), писания которого так очаровывали многих любителей религиозной литературы девятнадцатого века.

Следует также упомянуть Христиана Розенкрейца (умершего в 1484 году), основавшего мистическое Общество Розового Креста, ставшее известным, начиная с 1614 года, и которое владело истинным знанием; дух этого мистика возродился в графе Сен-Жермен, в этом таинственном существе, которое то появляется, то снова исчезает во мраке, освещаемом по временам зловещими вспышками, конца восемнадцатого века. Мистиками были также и квакеры; эта сильно преследуемая секта «Друзей» искала просветления путем внутреннего света и вечно прислушивалась к внутреннему голосу. И многих других мистиков можно назвать, «которых мир был недостоен»; в числе их была и прекрасная мудрая Мать Ульяна из Норвича, жившая в 14 веке, и многие жемчужины христианства, слишком мало известные миру, но которых вполне достаточно для того, чтобы оправдать христианство перед миром.

Тем не менее, преклоняясь благоговейно перед этими Детьми Света, появлявшимися то тут, то там в истекшие столетия, мы принуждены отметить в них отсутствие того соединения проницательного ума и пламенеющей любви к Богу, которые сливались в одно целое благодаря методам подготовления к мистериям, и в то же время, как мы изумляемся высоте их полета, мы не можем не пожалеть, что их редкие дарования не получили развития под влиянием великолепной disciplina arcani.

Альфонс Констан, более известный под псевдонимом Элифаса Леви, хорошо выразился об исчезновении мистерий и о необходимости их восстановления. «Великое несчастие выпало на долю христианства. Измена мистериям со стороны ложных гностиков – ибо истинные гностики, т. е. те, которые знают, были Посвященными первоначального христианства – имела последствием то, что гнозис был отринут и церковь отвратилась от высших истин Каббалы, заключающей в себе все тайны трансцендентальной теологии… Да станет абсолютная наука и высший разум снова достоянием народных вождей; да вооружится священническое и царственное искусство двойным скипетром древних посвящений – и тогда мы увидим, что социальный мир выйдет из своего хаоса. Не уничтожайте святые изображения, не разрушайте храмы, ибо храмы и изображения необходимы для людей; но изгоните наемников из дома молитвы, не допускайте слепцов быть вождями слепых, восстановите Иерархию разума и святости и признавайте лишь знающих учителями тех верующих».[156]

Но захотят ли церкви наших дней восстановить мистическое учение, малые мистерии и таким образом подготовить свою паству к восстановлению великих мистерий, привлекая снова ангелов в качестве Наставников и имея иерофантом божественного Учителя Иисуса? От ответа на этот вопрос зависит будущее христианства.